Опубликовано: 30.07.2012, 17:00
Автор: Айзек Азимов
Оригинальное название: Robot Dreams, 1986;
Другие названия: Робот, который видел сны; Робот видит сны
Рассказ, 1986 год; цикл «Галактическая история»
Перевод И. Шефановской
36 Страниц, 10-11 Часов на чтение, 149 тыс. слов
Сны роботов (Предисловие к сборнику рассказов)
Стр. 1 : Стр. 2 : Стр. 3 : Страница 4 : Стр. 5 : Стр. 6 : Стр. 7 : Стр. 8 : Стр. 9 : Стр. 10 : Стр. 11 : Стр. 12 : Стр. 13 : Стр. 14 : Стр. 15 : Стр. 16 : Стр. 17 : Стр. 18 : Стр. 19 : Стр. 20 : Стр. 21 :
– Он приедет? – спросил Рэлсон дрогнувшим голосом.
– Его нет в кабинете, – ответил Грант, который тоже начал беспокоиться.
– Позвоните ему домой, разыщите Блуштейна!
Грант снова взялся за телефонную трубку, а Рэлсон тем временем отбросил в сторону очередной исписанный листок. Пять минут спустя Грант сказал:
– Блуштейн уже на пути к нам. Что случилось? Вам плохо?
Рэлсон с трудом пробормотал:
– Нет времени... не могу говорить...
Он писал, чертил какие то кривые диаграммы – его руки словно отказывались ему подчиняться.
– Диктуйте! – предложил Грант. – Я буду писать.
Рэлсон только отмахнулся. Он уже не мог говорить. Схватив левой рукой правую, словно это был кусок дерева, он попытался нацарапать что то еще, вздрогнул и вдруг повалился на свои записи.
Грант осторожно вытащил бумаги и уложил Рэлсона на диван. И не отходил от него до тех пор, пока не пришел Блуштейн.
– Что произошло? – с порога спросил психиатр.
– Я думаю, он жив, – ответил Грант, хотя к этому моменту Блуштейн и сам успел в этом убедиться.
Грант обо всем ему рассказал.
Блуштейн сделал укол, и они стали ждать. Наконец Рэлсон открыл пустые глаза и застонал. Психиатр наклонился к нему:
– Рэлсон.
Руки Рэлсона потянулись к врачу и вцепились в его пиджак:
– Доктор, заберите меня обратно.
– Так и будет. Прямо сейчас. Как я понимаю, вы решили задачу создания силового поля?
– Да, я там написал, Грант.
Грант тем временем листал бумаги. На его лице была растерянность.
– Там не все, – слабым голосом сказал Рэлсон. – Больше я записать не сумел. Вы должны поработать сами. Заберите меня отсюда, доктор!
– Подождите, – попросил Грант. И прошептал, обращаясь к Блуштейну: – Нельзя ли оставить его здесь до тех пор, пока мы не организуем испытания? Я не понимаю большую часть того, что он написал. Почерк ужасно неразборчивый. Спросите у него, почему он думает, что подобная конструкция будет работать.
– Спросить у него? – тихо проговорил Блуштейн. – Вы же сами говорили, что он всегда знает, как нужно решать практические задачи.
– Спросите меня в любом случае, – вмешался Рэлсон, услышавший часть их разговора.
Его глаза вдруг широко открылись и загорелись безумным огнем.
Блуштейн и Грант повернулись к нему.
– Они не хотят силового поля. Они! Экспериментаторы! До тех пор пока я не понимал, как это сделать, все оставалось без изменения. До тех пор пока я не начал рассматривать одну идею – ту идею, что записана на этих листках, – не прошло и тридцати секунд с того момента, как она пришла мне в голову, и я почувствовал... я почувствовал... доктор...
– Что? – спросил Блуштейн.
– Я все глубже погружаюсь в пенициллин. – Рэлсон снова перешел на шепот. – Чем дольше я писал, тем быстрее и глубже погружался. Я был так... глубоко. Именно тогда я понял, что нахожусь на правильном пути. Заберите меня отсюда.
Блуштейн выпрямился.
– Я должен увезти его с собой, Грант. У нас нет выбора. Если вы сумеете разобраться в том, что он написал – считайте, что вам повезло. Если нет – ничем не могу вам помочь. Рэлсон теперь для вас бесполезен: его ждет немедленная смерть, если он попытается что нибудь еще написать.
– Но он умирает от чего то воображаемого! – возразил Грант.
– Предположим. Однако разве это имеет значение? Смерть есть смерть.
Рэлсон потерял сознание и не слышал последнюю часть их разговора. Грант мрачно посмотрел на коллегу, а потом произнес:
– Ну что ж, забирайте его.
Десять ведущих ученых института мрачно смотрели на освещенный экран, где сменяли друг друга слайды. Грант, нахмурившись, наблюдал за ними.
– Мне кажется, идея достаточно проста, – сказал он. – Среди вас есть математики и инженеры. Записи похожи на дурацкие каракули, однако за ними стоит мысль. Первый лист написан достаточно четко – это хорошая подсказка. Еще раз изучите каждую страницу. Записывайте все идеи, даже самые безумные, которые придут вам в голову при чтении. Никаких консультаций; я хочу, чтобы вы сделали собственные, независимые выводы.
– А откуда вы знаете, доктор Грант, что в этих каракулях есть какой то смысл? – спросил один из ученых.
– Потому что они принадлежат Рэлсону.
– Рэлсону? Я думал...
– Вы думали, он болен, – перебил Грант. Ему пришлось кричать, чтобы перекрыть поднявшийся шум. – Знаю. Он и в самом деле заболел. Это записи человека, стоящего на пороге смерти. Больше Рэлсон ничего не сможет нам подсказать. Где то в этих бумагах содержится решение, как создать силовое поле. Если мы не найдем его, то будем отброшены назад лет на десять.
Они принялись за работу. Прошла ночь. И еще одна. Три ночи...
Грант посмотрел на результаты и покачал головой:
– Остается только поверить вам на слово. Не могу сказать, что я понимаю все, что здесь написано.
Лоу, который в отсутствие Рэлсона считался лучшим инженером института, пожал плечами:
– Мне это тоже не до конца понятно. Если установка и сработает, почему – он не объяснил.
– Ему не хватило времени. Вы можете построить генератор по этому описанию?
– Могу попытаться.
– А не хотите посмотреть на то, что придумали другие?
– Их версии меня не убеждают.
– Надеюсь, вы все тщательно проверили? – на всякий случай спросил Грант.
– Конечно.
– И настроены прямо сейчас начать работу?
– Да. Однако должен признаться, что не слишком рассчитываю на успех.
– Я тоже.
Конструкция росла. Хэл Росс, старший механик, которого назначили начальником проекта, практически забыл про сон. В любое время дня и ночи его можно было найти на строительной площадке. Он стоял и, задумчиво глядя под ноги, почесывал свой совершенно лысый затылок.
Только в самом начале он задал несколько вопросов:
– Что это такое, доктор Лоу? Никогда не видел ничего подобного. Зачем нужна эта штука?
– Вы знаете, где находитесь, Росс. Вам хорошо известно, что здесь не принято интересоваться лишним. Пожалуйста, впредь ничего у меня не спрашивайте.
Росс больше не задавал вопросов. Однако вскоре стало ясно, что ему совсем не нравится конструкция, созданием которой он руководил. Он называл ее уродливой и неестественной. Но продолжал работать.
Однажды позвонил Блуштейн.
– Как Рэлсон? – спросил Грант.
– Не очень. Желает участвовать в испытаниях генератора силового поля.
– Наверное, это естественно, – с некоторым сомнением ответил Грант. – В конце концов, это ведь его детище.
– Мне придется приехать вместе с ним.
Гранта эта перспектива не слишком обрадовала.
– Знаете, испытания могут оказаться очень опасными. Хотя пуск пробный, вы не должны забывать, что мы имеем дело с колоссальными энергиями.
– Ну, мы будем подвергаться опасности не больше, чем вы, ответил Блуштейн.
– Хорошо. Список наблюдателей должен быть утвержден Комитетом и ФБР, я внесу вас в него.
Блуштейн огляделся по сторонам. Генератор силового поля занимал центральную часть огромной экспериментальной лаборатории, все остальное пространство было освобождено. Он не заметил соединений с резервуаром, где содержался плутоний, служивший источником энергии, но из обрывков разговоров психиатр понял – он знал, что задавать вопросы Рэлсону не следует – что это соединение проходит под полом.
Сначала наблюдатели обошли машину, обмениваясь непонятными репликами, а потом все собрались на галерее. Блуштейн заметил по меньшей мере трех генералов и целую свиту военных чинов помельче. Психиатр предпочел остановиться в стороне, у высокого ограждения главным образом ради Рэлсона.
– Вы уверены, что хотите остаться? – спросил Блуштейн.
В лаборатории было достаточно тепло, но Рэлсон так и не снял пальто и даже поднял воротник. Впрочем, Блуштейн сильно сомневался, что кто либо из коллег узнает Рэлсона.
– Я останусь, – сказал физик.
Блуштейн был доволен. Ему хотелось посмотреть испытания.
В этот момент к нему кто то обратился:
– Здравствуйте, доктор Блуштейн.
Сначала психиатр никак не мог вспомнить, кто это с ним поздоровался, но потом сообразил.
– Инспектор Дэррити!.. Что вы здесь делаете?
– То же самое, что и все остальные. – Инспектор показал на собравшихся людей. – Нет никаких шансов заставить их очистить помещение, чтобы исключить возможность несчастного случая. Однажды я стоял совсем рядом с Клаусом Фуксом – вот как с вами. – Дэррити подбросил перочинный нож в воздух и привычно ловким движением поймал его.
– Да, где теперь найдешь безупречную систему безопасности? Когда человек даже не может доверять своему собственному подсознанию... Вы будете стоять рядом со мной, не так ли?
– Почему бы и нет? – Дэррити улыбнулся. – Вы ведь очень хотели попасть сюда, верно?
– Не ради себя, инспектор. Пожалуйста, уберите куда нибудь ваш нож!
Дэррити с удивлением посмотрел на Блуштейна. Быстро убрал нож и более внимательно посмотрел на его спутника, а потом тихонько присвистнул:
– Здравствуйте, доктор Рэлсон.
– Добрый день, – хрипло ответил Рэлсон.
Блуштейна не удивила реакция Дэррити. С тех пор как Рэлсон вернулся в санаторий, он похудел на двадцать фунтов. Его лицо избороздили морщины, и оно приобрело желтоватый оттенок – теперь ученый выглядел лет на шестьдесят.
– Скоро начнется эксперимент? – спросил Блуштейн.
– Похоже, уже начинают, – ответил Дэррити.
Он повернулся и подошел к перилам заграждения. Блуштейн взял Рэлсона за локоть и попытался отвести его в сторону, но Дэррити негромко сказал:
– Оставайтесь здесь, док, я не хочу, чтобы вы бродили по лаборатории.
Блуштейн посмотрел по сторонам. На лицах застывших людей появилось выражение нетерпения и тревоги. Он узнал высокую худощавую фигуру Гранта – физик полез в карман за спичками, чтобы зажечь сигарету. Молодой человек, сидевший за пультом управления, напряженно ждал.
Послышалось негромкое гудение, и воздух наполнился слабым запахом озона.
– Смотрите! – сдавленно проговорил Рэлсон.
Блуштейн и Дэррити посмотрели в ту сторону, куда указывал палец ученого. Создалось впечатление, будто генератор начал мерцать, будто над ним поднялся нагретый воздух. Железный шар, на манер маятника, прошел через зону мерцающего воздуха.
– Он замедлился, да? – взволнованно спросил Блуштейн.
Рэлсон кивнул:
– Они измеряют высоту подъема, чтобы подсчитать потерю момента. Болваны! Я же сказал, что генератор будет работать.
– Не нужно так переживать, доктор Рэлсон, Только смотрите, и все.
Маятник прекратил раскачиваться, застыв в верхнем положении. Мерцание над генератором стало интенсивнее – в этот момент, по дуге, шар опять начал движение вниз.
Снова и снова раскачивался маятник, и с каждым разом амплитуда его колебаний уменьшалась. Когда шар входил в зону мерцающего воздуха, раздавался четкий звук. И вдруг наступил момент, когда шар отразился. Сначала вяло, словно соприкоснулся с чем то мягким, потом удар получился звонким, как если бы ему преградило дорогу стальное препятствие, так что шум разнесся по всей лаборатории.
Маятник остановили. Генератор теперь окружала такая плотная пелена, что его едва можно было разглядеть.
Грант отдал приказ, и запах озона вдруг стал острым, наполнил все помещение. Послышались восклицания, люди начали показывать пальцами.
Блуштейн, взволнованный, как и все остальные, перегнулся через перила. На том месте, где только что находился генератор, появилось огромное зеркало в форме полусферы. Оно было идеально округлым и чистым. Блуштейн заметил в нем свое отражение – маленький человечек, стоящий на балконе. Он видел отблески флюоресцентных светильников. Изображение было на удивление четким и контрастным.
– Смотрите, Рэлсон! Оно отражает энергию. Оно отражает волны света, как зеркало. Рэлсон...
Психиатр повернулся:
– Рэлсон!.. Инспектор, где Рэлсон?
– Что? – Дэррити удивленно посмотрел на Блуштейна. – Я его не видел.
Инспектор начал отчаянно озираться:
– Ну, он не мог уйти далеко. Сейчас ему отсюда не выбраться. Вы идите в ту сторону. – Тут Дэррити похлопал себя по бедру, засунул руку в карман и растерянно добавил: – Пропал мой нож.
Блуштейн нашел Рэлсона внутри маленького кабинета, принадлежавшего Хэлу Россу. Кабинет находился неподалеку от балкона, но, учитывая все обстоятельства, в нем никого не было – сам старший механик на испытаниях не присутствовал. Отличное место для финала долгой борьбы Рэлсона с желанием покончить с собой.
Блуштейн постоял несколько мгновений на пороге, а потом отвернулся. Он заметил Дэррити, выходящего из такого же кабинета по другую сторону балкона, и поманил его к себе.
Доктор Грант дрожал от возбуждения. Он закурил, дважды затянулся, бросил сигарету на пол и затоптал. Потом не выдержал, достал следующую – ее постигла судьба предыдущей. Теперь он возился с третьей.
– Даже лучше, чем мы могли рассчитывать, – говорил он. – Завтра проведем эксперимент с огнестрельным оружием. Я в результатах уверен, но необходимо соблюдать намеченный план экспериментов. Мы не станем возиться с винтовками, а сразу попробуем выстрелить из базуки. А может быть, и нет. Сначала придется построить мощные заграждения, чтобы решить проблему рикошета.
Он выбросил третью сигарету.
– А потом мы попробуем настоящую атомную бомбу, – сказал один из генералов.
– Естественно. В районе Эниветока уже начато строительство бутафорского городка. Можно прямо там построить генератор и сбросить на него атомную бомбу. Внутри разместим животных.
– А вы уверены в том, что, если запустить поле на полную мощность, оно выдержит прямое попадание атомной бомбы?
– Более того, генерал, поле не возникнет до тех пор, пока не будет сброшена бомба. Излучение плутония активирует силовое поле за миг до взрыва. Так, как мы сделали в конце сегодняшнего эксперимента. В этом и заключается главная идея!
– Знаете, – заявил профессор из Принстона, – здесь есть и некоторые недостатки. Когда поле запущено на полную мощность, все, что находится внутри, оказывается в полной темноте – во всяком случае, солнечные лучи туда не проникнут. Кроме того, противник может пускать безобидные радиоактивные снаряды, чтобы периодически включать силовое поле. Это приведет к быстрому истощению ресурсов.
– Ну, – возразил Грант, – с подобными проблемами мы справимся. Теперь, когда главная задача решена, нас ничто не остановит.
Наблюдатель, представляющий Великобританию, подошел к Гранту, чтобы пожать ему руку.
– С сегодняшнего дня я могу быть спокойным за Лондон, – сказал он. – Остается просить ваше правительство, чтобы оно разрешило мне ознакомиться с принципами работы генератора. То, что я видел, произвело на меня огромное впечатление. Сейчас ваше открытие кажется неизбежным и очевидным, но кому впервые пришла в голову эта замечательная идея?
Грант улыбнулся:
– Этот вопрос не раз задавался раньше в связи с устройствами доктора Рэлсона...
Физик повернулся, почувствовав у себя на плече чью то руку.
– Доктор Блуштейн! Чуть было не забыл. Я хочу поговорить с вами.
Он отвел маленького психиатра в сторону и зашептал ему на ухо:
– Послушайте, нельзя ли убедить Рэлсона встретиться с этими людьми? Это же его триумф.
– Рэлсон мертв, – сказал Блуштейн,
– Что?
– Вы можете отлучиться на некоторое время?
– Да... да... Господа, мне нужно на несколько минут покинуть вас.
Он торопливо зашагал вслед за Блуштейном.
Агенты из ФБР уже взяли ситуацию под контроль. Не привлекая особого внимания, они перекрыли вход в кабинет Росса. Снаружи собралась толпа, люди возбужденно обсуждали подробности поразительного эксперимента. А внутри находился ответ на ряд вопросов – смерть.
Охрана расступилась, давая Гранту и Блуштейну пройти, затем снова перекрыла вход.
Грант приподнял простыню.
– Теперь он кажется умиротворенным, – заметил он.
– Я бы даже сказал, счастливым, – кивнул Блуштейн.
– Орудием самоубийства, – бесцветным голосом произнес Дэррити, был мой нож. Я совершил ошибку и напишу об этом в рапорте.
– Нет нет, – возразил Блуштейн. – Он был моим пациентом, и я несу за него всю полноту ответственности. В любом случае он не прожил бы и недели. С тех пор как Рэлсон изобрел генератор, он медленно умирал.
– Следует ли сообщать обо всем правительству? Может, забудем о его безумии? – спросил Грант.
– Боюсь, это невозможно, – отрезал Дэррити.
– Я все ему рассказал, – печально проговорил Блуштейн.
Грант перевел взгляд с одного на другого.
– Я поговорю с директором. Если потребуется, обращусь к президенту. Я считаю, что нет никакой необходимости упоминать о самоубийстве или о сумасшествии. Этот человек должен войти в историю как изобретатель генератора силового поля. Наш долг, по меньшей мере, сделать для него это. – Он даже скрипнул зубами.
– Рэлсон оставил записку, – вмешался Блуштейн,
– Записку?
Дэррити протянул ему листок бумаги:
– Самоубийцы почти всегда так поступают. Здесь изложена причина, по которой он покончил с собой.
Записка была адресована Блуштейну. В ней говорилось:
"Генератор работает; я знал, что так и будет. Условия сделки выполнены. Теперь он у вас есть, и вы больше во мне не нуждаетесь. Поэтому я ухожу. Вам не нужно беспокоиться о человеческой расе, док. Вы были правы. Они слишком долго выводили нас, слишком сильно рисковали. Мы выбрались из питательного раствора, и они не в силах остановить нас. Я знаю. Вот и все, что я могу сказать: я знаю".
Ниже было нацарапано его имя, за которым следовала последняя строчка:
"Если людей, обладающих иммунитетом против пенициллина, окажется достаточное количество..."
Грант хотел смять записку, но Дэррити остановил его.
– Следует сохранить для архива, – сказал он.
Грант вернул листок инспектору и грустно произнес:
– Бедный Рэлсон! Он умер, продолжая верить в эту ерунду.
Блуштейн кивнул:
– Да. Как я понимаю, Рэлсону будут устроены роскошные похороны, а о самом факте изобретения сообщат без упоминания о помешательстве и самоубийстве. Однако я не сомневаюсь, что людей из правительства заинтересуют его безумные теории. Очень может быть, что они вовсе не так уж и безумны, правда, мистер Дэррити?
– Это же смешно, доктор! – заявил Грант. – Ни один ученый, участвовавший в реализации данного проекта, ни разу не продемонстрировал никакого беспокойства.
– Расскажите ему, мистер Дэррити, – попросил Блуштейн.
– Произошло еще одно самоубийство, – сказал Дэррити. – Нет нет, не ученый. Во всяком случае, у него нет степени. Это случилось сегодня утром, и мы начали расследование, потому что думали, что есть какая то связь с предстоящим экспериментом. Нам ничего не удалось обнаружить, и мы решили попридержать информацию до окончания испытаний.
Погибший был самым обычным человеком, с женой и тремя детьми. У него не имелось никаких причин умирать или психических отклонений. Он бросился под машину. Свидетели уверенно заявляют, что он сделал это совершенно сознательно. Он был ужасно искалечен и умер не сразу, прохожие успели вызвать "скорую помощь", но напоследок он сказал: "Теперь я чувствую себя намного лучше", а потом умер.
– Кто это был? – вскричал Грант.
– Хэл Росс. Тот самый парень, что построил генератор. Именно в его кабинете мы сейчас находимся.
Блуштейн подошел к окну. На потемневшем вечернем небе появились первые звезды.
– Росс ничего не знал о теориях Рэлсона. Мистер Дэррити сказал мне, что он даже ни разу не разговаривал с Рэлсоном. По видимому, ученые в целом обладают иммунитетом. Иначе и быть не может – в противном случае они бы уже давно сменили профессию. Рэлсон являлся исключением и был подвержен действию пенициллина, но решил бороться до конца. Вы знаете, что с ним произошло. Но что вы скажете об остальных: тех, что принадлежат к иным слоям общества, где не происходит постоянного отбора? Какая часть человечества обладает иммунитетом к воздействию пенициллина?
– Вы верите Рэлсону? – с ужасом спросил Грант.
– Я и сам толком не знаю.
Блуштейн посмотрел на звезды.
Инкубаторы?
Хозяйка
В конце 1950 года мы с женой пришли к печальному и неприятному заключению, что детей у нас не будет. Врачи никаких отклонений не находили, а детей все не было и не было.
Супруга моя помаленьку смирилась с бездетностью и готовилась посвятить себя моей писательской карьере. Работая в команде, казалось нам, мы добьемся больших результатов. Предполагалось, что я буду диктовать свои рассказы, а она станет их печатать.
Затея вызывала определенные сомнения. Теоретически все звучало великолепно, на деле же мне никогда не приходилось диктовать. Я привык печатать свои рассказы и видеть, как предложения выползают на бумагу слово за словом. Поэтому я не стал сгоряча покупать диктофон, а уговорил продавца отдать его мне на тридцать дней на пробу.
В течение следующего месяца я наговорил на машинку три рассказа, в том числе и "Хозяйку". Кошмарный опыт кое чему меня научил. Один раз, например, когда жена заявила, что ничего не может разобрать, я понял, что играю в повествовании большую роль, чем предполагал.
Я прослушал отрывок, вызвавший у нее сомнения. Тот самый, где два героя ссорятся между собой, проявляя при этом все большую и большую злобность. Оказалось, что по мере того как персонажи распаляются, завожусь и я. К тому моменту когда ссора достигла пика, я издавал нечленораздельные вопли ярости. Пришлось наговаривать отрывок еще раз. Ничего подобного не происходило, когда я печатал!..
Тем не менее, затея удалась. Рассказы выглядели так, словно я с самого начала печатал их сам. (Таково, во всяком случае, мое мнение. Прочтите "Хозяйку" и судите сами.)
Естественно, я был доволен. Отправившись к продавцу, я объявил ему, что покупаю диктофон, и тут же выписал чек на всю сумму.
Спустя неделю, как выяснилось из последующих подсчетов, нам удалось зачать ребенка. Когда сие событие стало бесспорным, между нами произошел разговор, мое участие в коем ограничивалось главным образом периодическими восклицаниями типа "Не может быть!"
Так или иначе, диктофоном мы больше не пользовались, хотя он до сих пор с нами. Спустя четыре месяца после опубликования "Хозяйки" на свет появился мой сын Дэвид.
Роуз Смоллет была счастлива, она просто торжествовала. Стянув перчатки и отбросив в сторону шляпку, она сияющими глазами смотрела на мужа.
– Дрейк, он придет к нам домой!
Дрейк взглянул на супругу с раздражением:
– Ты пропустила ужин. Я ждал тебя к семи.
– Ой, ну какая разница! Я перекусила по дороге. Дрейк, он придет к нам домой!
– Кто еще к нам придет?
– Доктор с планеты Гаукина! Ты что, не понял, о чем шла речь на конференции? Мы целый день только об этом и говорим. Я даже мечтать не могла о подобном!
Дрейк Смоллет вытащил трубку изо рта. Вначале он долго смотрел на трубку, потом перевел взгляд на супругу:
– Давай по порядку. Когда ты говоришь о докторе с планеты Гаукина, ты имеешь в виду гаукинянина из вашего института?
– Ну конечно! Кого же еще?
– Тогда позволь поинтересоваться, что значит: "он придет к нам домой"?
– Дрейк, ты разве не понял?
– Что я должен понимать? Этим существом занимается твой институт. Мне он тысячу лет не нужен. При чем тут мы?
– Послушай, дорогой, – терпеливо произнесла Роуз, – гаукинянин хочет пожить в частном доме, где его не будут донимать официальными церемониями, и где он сможет делать все так, как он привык и как ему нравится. Мне, например, это вполне понятно.
– Да, но почему он выбрал именно наш дом?
– Потому что наш дом идеально подходит для этой цели. Меня спросили, не стану ли я возражать, и я, – тут голос Роуз обрел неожиданную твердость, – сочла за честь...
– Послушай! – Дрейк взъерошил каштановые волосы. – У нас с тобой чудесное местечко, никто не спорит! Самый элегантный домик на всем земном шаре – но он хорош для нас двоих. Во всяком случае я не вижу, где мы с тобой найдем место для внеземного существа.
Роуз начала волноваться. Она сняла очки и уложила их в футляр.
– Доктор может остановиться в свободной комнате. Он в состоянии сам за собой ухаживать. Я с ним говорила, и он произвел на меня прекрасное впечатление. По сути дела, от нас не требуется ничего, кроме элементарной приспособляемости.
– Всего то! – хлопнул себя по ляжкам Дрейк. – Да эти гаукиняне дышат цианидом!.. Интересно, как мы к этому приспособимся?
– Он носит цианид в маленьком цилиндрике. Ты его даже не заметишь.
– Чего еще я не замечу?
– Больше ничего. Они совершенно безобидны. Господи, они даже вегетарианцы.
– То есть? Мы должны скармливать ему за обедом стог сена?
Нижняя губка Роуз задрожала.
– Дрейк, ты умышленно выводишь меня из себя! На Земле полно вегетарианцев, и никто из них не ест сено.
– Ну а мы как будем питаться? Он ведь посчитает нас каннибалами, если мы станем есть мясо. Я не собираюсь ради него переходить на салаты, предупреждаю!
– Ты просто смешон!
Роуз почувствовала себя беспомощной. Она сравнительно поздно вышла замуж. Карьера к тому времени была почти сделана, ей ничего не хотелось менять. Она занималась биологией на отделении естественных наук в институте Дженикса и имела на своем счету свыше двадцати публикаций. Другими словами, линия жизни была намечена, тропа проложена, она готовила себя к научной деятельности и вечному девичеству. Даже сейчас, в тридцать пять лет, спустя год после замужества, она по прежнему удивлялась своему состоянию.
Временами Роуз впадала в растерянность, ибо не имела ни малейшего понятия, как надо обходиться с мужем. Что вообще надо делать, если супруг начинает упрямиться, как осел? Об этом не упоминалось ни в одном из ее курсов. Женщина с независимым умом и блестящей карьерой, она не могла заставить себя прибегнуть к лести.
– Это очень многое для меня значит.
– Почему?
– Потому, Дрейк, что, если он проведет здесь хоть немного времени, я смогу по настоящему его изучить. Биология и психология конкретных гаукинян, как, впрочем, и других представителей внеземного разума, почти не изучались. Мы приблизительно знакомы с их историей и социологией – но и все. Не понимаю, как ты можешь не видеть значимости этого события. Он поживет с нами, мы будем за ним присматривать, разговаривать с ним, изучать его повадки...
– Меня не интересуют его повадки.
– О, Дрейк, я перестаю тебя понимать.
– Другими словами, я не такой, как всегда?
– Да.
Некоторое время Дрейк молчал. Его высокие скулы и крупный подбородок застыли в глубоком раздумье.
Наконец он произнес:
– Послушай, мне приходилось слышать о гаукинянах по роду моей деятельности. Ты говоришь, что велись исследования в области их социологии, но не биологии. Естественно. Причина в том, что гаукиняне не любят, когда их изучают как вид; впрочем, не любим такого и мы. Мне приходилось беседовать с людьми, обеспечивающими безопасность различных гаукинянских миссий на Земле. Как правило, инопланетяне находятся в отведенных им помещениях и покидают их только в случае крайней необходимости. Им нечего делать в обществе землян. Несомненно, мы вызываем у них такое же отвращение, какое они вызывают лично у меня.
И я не понимаю, чем твой гаукинянин отличается от всех остальных. Их вообще запрещено приглашать в гости, а уж допустить, чтобы он жил в доме землянина... Вообще ни в какие ворота не лезет!
– Все не так, – устало произнесла Роуз. – Я удивлена, что ты до сих пор не понял, Дрейк. Он – доктор. Он прилетел к нам, чтобы провести необходимые медицинские исследования. Да, пребывание рядом с людьми для него мучительно. Но он должен завершить свою работу! По твоему, нашим докторам доставляет удовольствие ездить в тропики и подставлять себя под укусы комаров?
– При чем здесь комары? – резко спросил Дрейк. – Комары то здесь при чем?
– Ни при чем, – опешила Роуз. – Просто я о них подумала, вот и все. Вспомнила Рида и его эпопею с желтой лихорадкой.
– Поступай как знаешь, – пожал плечами Дрейк.
Поколебавшись, Роуз пролепетала:
– Ты же на меня не сердишься, правда? – Ей показалось, что эту фразу произнесла маленькая девочка.
– Нет.
Но она поняла, что на самом деле муж очень сердит.
Роуз с сомнением оглядела себя в высокое зеркало. Она никогда не отличалась особой красотой и давно с этим смирилась, тем более что внешность не играла в ее жизни никакой роли. Менее всего внешность могла повлиять на общение с обитателем планеты Гаукина. Роуз мучило другое. Как справиться с ролью хозяйки, тактичной по отношению к внеземному существу и собственному мужу одновременно? Интересно, что в результате окажется более сложным?
Дрейк предупредил, что задержится на работе. До его прихода оставалось более получаса. Роуз склонялась к мысли, что он нарочно все подстроил, дабы оставить жену наедине с проблемой. Ее охватило легкое раздражение.
Еще до полудня он позвонил ей в институт и сухо осведомился:
– Когда ты его привезешь?
– Часа через три, – так же коротко ответила она.
– Хорошо. Как его зовут? Его гаукинянское имя?
– Зачем это тебе? – Роуз не удалось скрыть холодные нотки в голосе.
– Будем считать, что я провожу свое собственное исследование. В конце концов, он собирается заявиться в мой дом.
– Ради всего святого, Дрейк! Не переноси свои служебные проблемы домой!
– Почему же? – тонким и гаденьким голоском поинтересовался муж. Разве ты не делаешь то же самое?
Все обстояло именно так, и Роуз покорно предоставила ему требуемую информацию.
Впервые в жизни между ними возникло подобие ссоры.
Усевшись перед высоким, размером с человеческий рост, зеркалом, Роуз задумалась. Не стоит, наверное, даже пытаться увидеть проблему с его точки зрения. Дело было в том, что она вышла замуж за полицейского. Конечно, Дрейк был не простым полицейским, он был членом Всемирной Комиссии по безопасности.
Узнав об их союзе, друзья Роуз просто опешили. Сам по себе брак явился огромным сюрпризом. Но если уж она решила выйти замуж, рассуждали друзья, то почему не за другого биолога, не за химика, наконец? Как ей вообще пришло в голову связать свою жизнь с полицейским? Никто, конечно, не высказывал своих соображений вслух, однако...
Поначалу она решительно отметала подобные сомнения. Человек волен заключать брак по своему выбору и усмотрению, и нет ничего предосудительного в том, что женщина, доктор философии, выбирает в супруги человека, не преодолевшего даже начальных рубежей высшего образования. Кому какое дело? Он был красив, по своему умен и вполне устраивал Роуз.
И тем не менее полностью отделаться от снобистских мыслей не удавалось. Она свято верила, что ее работа и биологические исследования гораздо важнее деятельности мужа, строго ограниченной пределами его крошечного кабинета в здании ООН на Ист Ривер.
Разволновавшись, Роуз подскочила со стула, глубоко вздохнула и решила больше об этом не думать. Она отчаянно пыталась избежать ссоры. Роуз мечтала, чтобы гаукинянин пожил у них в гостях, но в остальном ей бы не хотелось ни в чем стеснять Дрейка. Он и так пошел на серьезные уступки.
Харг Толан спокойно стоял посреди гостиной, когда она спустилась по лестнице. Он не сидел, поскольку не мог сидеть в силу своего анатомического строения, а стоял на двух парах конечностей, расположенных довольно близко друг от друга. Третья пара имела существенные отличия и свисала с той части тела, которая у человека называлась бы грудной клеткой. Кожа его была твердой, блестящей и бугристой, а в лице присутствовало что то чужое, бычье. При этом он не был откровенно отвратителен и даже прикрыл одеждой нижнюю часть тела, дабы не смущать пригласивших его людей.
– Миссис Смоллет, – произнес доктор, – я ценю ваше гостеприимство гораздо выше, чем могу выразить средствами вашего языка. – При этом гаукинянин поклонился, и передние конечности на мгновение коснулись пола.
Роуз знала, что этот жест на планете Гаукина означает благодарность. Больше всего ее радовало, что он неплохо изъясняется по английски. Строение рта и отсутствие резцов придавали присвист всем шипящим звукам.
– Мой муж придет с минуты на минуту, – сказала она. – Тогда мы сядем есть.
– Ваш муж? – В течение некоторого времени гость молчал, потом добавил: – Да, конечно.
Роуз пропустила его замечание мимо ушей. Среди пяти населяющих обозримую галактику мыслящих рас существовал постоянный источник взаимного непонимания. Он касался половой жизни и сопутствующих ей социальных институтов. Так, например, понятие жены и мужа существовало только на Земле. Прочие расы могли осознать его только на интеллектуальном уровне, на эмоциональном это не удавалось никому.
– Я посоветовалась насчет меню с сотрудниками нашего института, сказала она. – Надеюсь, вы не будете сильно разочарованы.
Гаукинянин стремительно заморгал. Роуз вспомнила, что это означало крайнее изумление.
– Белки, конечно, вещь полезная, дорогая миссис Смоллет, ответил он, – но все, чего мне не хватает в вашей пище, я прихватил с собой в форме концентратов.
Белки действительно были полезны, и Роуз ни секунды не сомневалась в истинности этого утверждения. За диету гостя она переживала чисто формально. Открытие жизни на других планетах позволило вывести интересную закономерность. Несмотря на то, что в основе жизни могли лежать не белковые и даже не углеродные соединения, все цивилизации имели исключительно белковое происхождение. Это означало, что каждая из пяти форм разумной жизни могла продержаться достаточно долго на пище других четырех.
Роуз услышала, как Дрейк вставил ключ в замочную скважину, и невольно напряглась.
Надо признать, вел он себя правильно. Решительно войдя в комнату, Дрейк без колебаний вытянул руку в сторону гаукинянина и громко произнес:
– Добрый вечер, доктор Толан.
Гаукинянин вложил в его ладонь огромную и неуклюжую с виду переднюю конечность, и они вроде бы как пожали друг другу руки. Роуз уже прошла через подобную процедуру и знала жутковатое ощущение, которое испытывает человек, дотрагиваясь до руки гаукинянина. Кажется, прикасаешься к чему то шершавому, сухому и горячему. Соответственно, сообразила она, гаукинянину их руки должны казаться холодными и скользкими.
Пока совершался ритуал приветствия, Роуз воспользовалась случаем и внимательно рассмотрела конечность пришельца, являвшую собой великолепный пример конвергенционной эволюции. Морфологическое развитие пошло по совершенно иному, по сравнению с человеческой кистью, пути, и тем не менее определенное сходство было налицо.
Пальцев было четыре, большой отсутствовал. Каждый палец состоял из пяти независимых шарнирных суставов. Таким образом, отсутствие большого пальца компенсировалось способностью имеющихся пальцев изгибаться наподобие щупалец. Наиболее же интересным ей как биологу показалось то, что каждый палец заканчивался крошечным рудиментарным копытцем, неразличимым для глаза любителя. Совершенно ясно, что некогда эти копытца использовались для бега, как руки людей были изначально приспособлены для лазания по деревьям.
Дрейк достаточно дружелюбно поинтересовался:
– Не испытываете ли вы каких либо неудобств, сэр?
– Что вы, – откликнулся гаукинянин. – Ваша супруга чрезвычайно предусмотрительна.
– Не желаете ли выпить?
Гаукинянин не ответил, но взглянул на Роуз, слегка наморщив лицевые мышцы, что выражало определенную эмоцию, содержание которой было ей, к сожалению, незнакомо.
Она нервно произнесла:
– На Земле существует обычай пить жидкости, содержащие этиловый спирт. Они оказывают на нас стимулирующее воздействие.
– О, понятно. Боюсь, что мне придется отказаться. Этиловый спирт весьма отрицательно повлияет на мой метаболизм.
– На землян он действует точно так же, – кивнул Дрейк. – Не возражаете, если я выпью?
– Разумеется, нет.
Проходя к серванту, Дрейк оказался очень близко от Роуз, и она уловила только одно слово.
– Боже! – произнес он сдавленным шепотом, умудрившись, однако, поставить в конце семнадцать восклицательных знаков.
Гаукинянин за столом стоял. Управляясь с приборами, пальцы его совершали чудеса ловкости. Роуз старалась не смотреть, как он ест. Каждый раз, когда гаукинянин закладывал в широкий безгубый рот пищу, ей казалось, что лицо его треснет. При жевании огромные челюсти двигались из стороны в сторону. Это лишний раз доказывало, что их гость произошел от копытных животных. Она поймала себя на том, что пыталась представить, как, оставшись наедине, гаукинянин начнет пережевывать собственную отрыжку. Потом она с ужасом подумала, что произойдет, если подобная мысль придет в голову ее мужу. Дрейк, тем не менее, воспринимал происходящее довольно спокойно.
Он даже поинтересовался:
– Полагаю, доктор Толан, цилиндр на вашем боку содержит цианистый калий?
Роуз вздрогнула. Цилиндр вообще ускользнул от ее внимания. Плоский, полукруглый металлический предмет, похожий на флягу для воды, помещался на боку гаукинянина и был наполовину скрыт складками одежды. Недаром Дрейк служил в полиции.
– Совершенно верно, – ответил гость, ничуть не смутившись. Пальцы с копытцами продемонстрировали уходящий в угол широкого рта тонкий гибкий шланг, выкрашенный под желтоватую кожу. Роуз почувствовала неловкость, как будто ей показали интимную часть туалета.
– Там в самом деле чистый цианистый калий? – спросил Дрейк.
Гаукинянин смешно заморгал.
– Надеюсь, вы не усматриваете в этом угрозу жителям Земли. Я знаю, что этот газ для вас опасен, но мне достаточно очень малого количества. В цилиндре пять процентов водородного цианида, остальное кислород. Время от времени мне необходимо пососать трубку, утечка при этом совершенно исключена.
– Понятно. Вы в самом деле без него не можете?
Роуз похолодела. Подобные вопросы не задаются без тщательной предварительной подготовки. Нельзя предугадать, где находятся болевые точки чуждой психологии. Похоже, Дрейк сознательно шел на конфликт. Он мог с тем же успехом получить ответ и от нее. Или решил к ней не обращаться?
Гаукинянин сохранял видимое спокойствие.
– Вы, кажется, не биолог, мистер Смоллет?
– Нет, доктор Толан.
– Но у вас тесные связи с миссис доктором Смоллет?
Дрейк подавил улыбку.
– Да, я состою в браке с миссис доктором, но это не делает из меня биолога. Я мелкий государственный служащий. Друзья моей жены, добавил он, – называют меня полицейским.
Роуз прикусила с внутренней стороны щеку. В данном случае гаукинянин затронул болезненную струнку чуждой ему психологии. На планете Гаукина существовала строгая кастовая иерархия, межцеховые взаимоотношения были сильно ограничены. Дрейк об этом ничего не знал.
Гаукинянин повернулся к Роуз:
– С вашего разрешения, доктор Смоллет, я немного расскажу вашему мужу о нашей биохимии. Вам это покажется неинтересным, поскольку, я уверен, вы прекрасно в ней разбираетесь.
– Несомненно, доктор Толан, – пробормотала она.
– Видите ли, мистер Смоллет, – заговорил он, – дыхательный процесс вашего организма, равно как и прочих дышащих воздухом существ на Земле, зависит от определенных металлосодержащих ферментов. Это, как правило, железо, хотя иногда встречается и медь. Так или иначе, мельчайшие добавки цианида вступают в реакцию с данными металлами и парализуют дыхательную функцию земного организма. Прекращается поступление кислорода, а спустя несколько минут наступает смерть.
На моей планете жизнь устроена по иному. Ключевые ферменты не содержат ни железа, ни меди. По сути дела, в них вообще нет металлов. Поэтому моя кровь бесцветна. Зато в нашей крови содержатся органические присадки, которые могут существовать лишь при определенной концентрации цианистого калия. Несомненно, подобный тип белка возник в результате миллионов лет эволюции в мире, атмосфера которого содержит в естественном состоянии несколько десятых процента водородного цианида. Его наличие в нашем воздухе поддерживается за счет биологического цикла. Различные микроорганизмы выделяют цианид в виде свободного газа.
– В вашем изложении мне все понятно и интересно, доктор Толан, сказал Дрейк. – А что произойдет, если вы не будете им дышать? Вот так просто погибнете? – Он громко щелкнул пальцами.
– Не совсем. Это нельзя сравнивать с попаданием цианида в вашу атмосферу. В моем случае его отсутствие будет скорее напоминать медленное удушье. У нас такое иногда случается в плохо проветриваемых помещениях, Бывает, что цианид поглощается, и его концентрация падает ниже необходимого уровня. Последствия подобного несчастья весьма болезненны и трудно поддаются лечению.
Роуз отметила, что Дрейк выслушал ответ с искренним интересом. Пришелец, слава Богу, очень спокойно воспринял расспросы.
Остаток обеда прошел спокойно и был почти приятен.
Весь вечер Дрейк именно таким и оставался: заинтересованным; более того, поглощенным происходящим. Он полностью завладел беседой, не давая Роуз и рта открыть. Он и в самом деле затмевал супругу, которую выручала лишь профессиональная подготовка.
Роуз смерила его мрачным взглядом и подумала: "Зачем вообще он на мне женился?"
Дрейк сидел, закинув нога на ногу, легонько барабанил пальцами по подбородку и с любопытством разглядывал гаукинянина. Пришелец стоял, широко расставив четыре ноги.
– Мне довольно сложно думать о вас, как о докторе, – произнес Дрейк.
– Прекрасно понимаю, – весело заморгал гаукинянин. – Мне тоже трудно думать о вас, как о полицейском. В моем мире полицейские очень своеобразные и выдающиеся люди.
– Вот как? – сухо откликнулся Дрейк и переменил тему: – Как я понял, вы здесь не на отдыхе?
– Нет, я весьма загружен делами. Собираюсь исследовать эту странную планету, которую вы называете Земля. У нас ею никто по настоящему не занимался.
– Странную? – переспросил Дрейк. – В чем же странность?
Гаукинянин взглянул на Роуз:
– Он знает об Ингибиционной Смерти?
– У моего мужа очень важная работа, – смутилась она, – боюсь, у него нет времени выслушивать подробности моих исследований.
Роуз понимала, что ведет себя неадекватно, и вновь почувствовала неясную эмоцию гаукинянина.
Пришелец повернулся к Дрейку:
– Меня всегда поражало, как мало вы, земляне, знаете о собственных необычных свойствах. Вот смотрите. Галактику населяют пять разумных рас. Все они развивались независимо, и тем не менее сумели прийти к общему пониманию. Похоже, что для окончательного расцвета разума требуется приложить немного косметики. Оставляю этот вопрос философам. Думаю, мне не стоит вам растолковывать такие моменты, поскольку вы прекрасно разбираетесь в этом сами.
Так вот, когда различия между мыслящими расами были тщательно изучены, оказалось, что именно вы, земляне, наиболее уникальны. Так, например, только на Земле жизнь зависит от влияющих на процесс дыхания металлических ферментов. И только для вас водородный цианид является ядом. Только вы произошли не от жвачных животных. И, самое, пожалуй, интересное: вы – единственная форма разумной жизни, которая прекращает расти с достижением зрелости.
Дрейк улыбнулся. Роуз почувствовала, как забилось ее сердце. Самым красивым в Дрейке была его улыбка, и он так умело ею пользовался. Это была не фальшивая и не натянутая улыбка. Муж привыкал к присутствию существа из другого мира. Он старался ему понравиться, он делал это для нее. Мысль так пришлась ей по сердцу, что Роуз несколько раз повторила ее про себя. Он старается ради нее, он любезничает с гаукинянином!
Продолжая улыбаться, Дрейк произнес:
– Вы не выглядите слишком крупным, доктор Толан. По моему, вы выше меня на один дюйм, другими словами, в вас шесть футов и два дюйма. Означает ли это, что вы еще молоды, или остальные обитатели вашего мира еще меньше?
– Ни то ни другое, – ответил гаукинянин. – С годами мы растем медленнее. В моем возрасте на один дюйм уходит около пятнадцати лет, но – и это важно – мы никогда не перестаем расти окончательно. Ну и, разумеется, мы никогда окончательно не умираем.
Дрейк вытаращил глаза, и даже Роуз непроизвольно выпрямилась и оцепенела. Это было что то новое. Ни о чем подобном не докладывала ни одна из отправлявшихся на планету Гаукина экспедиций. Роуз едва не завизжала от волнения, но вовремя сдержалась и предоставила возможность говорить Дрейку.
– Никогда окончательно не умираете? – переспросил он. – Не хотите ли вы сказать, сэр, что обитатели планеты Гаукина бессмертны?
– Никто не может быть бессмертным в истинном смысле этого слова. Всегда есть несчастные случаи, а если с ними не везет, то можно помереть со скуки. Немногие из нас живут более нескольких ваших столетий. Между тем крайне неприятно думать, что смерть может наступить не по твоей воле. Нам это представляется ужасным. Одна мысль о том, что смерть способна прийти вопреки моему желанию, вызывает у меня дрожь.
– Мы к этому привыкли, – безрадостно проворчал Дрейк.
– Вы, земляне, живете с этой мыслью, мы – нет. Поэтому нас тревожит тот факт, что за последние годы частота Ингибиционной Смерти заметно возросла.
– Вы мне еще не объяснили, – заметил Дрейк, – что такое Ингибиционная Смерть. Но позвольте я выскажу свою догадку. Является ли Иигибиционная Смерть патологическим прекращением роста?
– Именно так.
– Как скоро наступает смерть после прекращения роста?
– В течение года. Это тяжелая, трагическая и абсолютно неизлечимая болезнь.
– Что является ее причиной?
Гаукинянин долго молчал, а когда заговорил, голос его звучал сдавленно и тревожно:
– Мистер Смоллет, нам ничего неизвестно о причинах этой болезни.
Дрейк задумчиво кивнул. Роуз следила за разговором, словно зритель на теннисном корте.
– Почему для изучения болезни вы прилетели на Землю? – спросил Дрейк.
– В силу уникальности землян. Они – единственная мыслящая раса, которая обладает иммунитетом. Ингибиционной Смерти подвержены все остальные цивилизации. Ваши биологи об этом знают, миссис Смоллет?
Он обратился к Роуз так неожиданно, что она вздрогнула.
– Нет, не знают.
– Не удивительно. Это стало известно благодаря последним открытиям. При Ингибиционной Смерти легко ошибиться в диагнозе, к тому же на других планетах она встречается гораздо реже. Это весьма странная вещь, тут можно пофилософствовать. Заметьте, заболеваемость Смертью самая высокая в моем мире, ближайшем к Земле. С удалением от вашей планеты заболеваемость понижается, реже всего Смерть встречается на планетах Темпоры, при этом сама Земля обладает иммунитетом. И секрет его следует искать в биохимии землян. Представляете, о каком важном открытии может идти речь?
– Послушайте, – остановил его Дрейк. – Наверное, утверждать, что земляне обладают иммунитетом, нельзя. С моей точки зрения, у нас этой болезнью поражены сто процентов населения. Все земляне перестают расти, и все земляне умирают. Другими словами, мы все страдаем Ингибиционной Смертью.
– Вовсе нет. Земляне живут еще семьдесят лет после прекращения роста. Это не та Смерть, с которой приходится иметь дело нам. У вас скорее противоположная проблема – неконтролируемый рост клеток, который вы называете раком. Но я, кажется, вас утомил.
Роуз энергично запротестовала. Дрейк ее поддержал, однако гаукинянин решительно сменил тему разговора.
Именно тогда Роуз почувствовала первые уколы подозрительности, ибо Дрейк начал запутывать Харга Толана, раздражать его, дразнить, отчаянно пытаясь вернуть разговор в прежнее русло. Делал он это весьма профессионально и ненавязчиво, но Роуз хорошо знала своего супруга и понимала, к чему он клонит. Да и к чему он мог клонить, как не к тому, чего требовала его профессия.
Словно в ответ на ее мысли гаукинянин произнес фразу, которая тут же принялась крутиться в мозгу Роуз, как треснувшая пластинка.
Он спросил:
– Вы, кажется, полицейский?
– Да, – коротко ответил Дрейк.
– В таком случае я хочу обратиться к вам с просьбой. Я весь вечер собирался заговорить на эту тему, но не решался, поскольку не хотел обременять пригласивших меня в гости людей.
– Мы сделаем все, что в наших силах.
– Я очень интересуюсь жизнью землян. Полагаю, большинство моих соотечественников не разделяют подобного любопытства. Мне бы хотелось побывать в одном из полицейских участков вашей планеты.
– Я не работаю в полиции в том смысле, как вы себе это представляете, – осторожно ответил Дрейк. – Хотя у меня хорошие связи с Управлением полиции Нью Йорка. Я легко могу все устроить. Завтра?
– Это было бы замечательно. Смогу ли я посетить Бюро пропавших без вести?
– Что?
Гаукинянин подобрал под себя все четыре ноги; казалось, он пытается сосредоточиться.
– Видите ли, это мое давнишнее хобби. Такой вот причудливый интерес. Полагаю, у вас есть группа офицеров, в чьи обязанности входит розыск пропавших мужчин?
– А также детей и женщин, – добавил Дрейк. – Но почему это вас так интересует?
– Опять таки в силу вашей уникальности. На нашей планете не существует такого понятия, как пропавший без вести. Вряд ли я сумею объяснить вам весь механизм, но жители других миров чувствуют присутствие друг друга, особенно если между ними существует сильная эмоциональная привязанность. Мы всегда знаем точно, кто где находится, о какой бы части планеты ни шла речь.
Роуз снова заволновалась. Все научные экспедиции на планету Гаукина сталкивались с непреодолимыми трудностями, связанными с эмоциональными проблемами местных жителей, и вот перед ней существо, которое говорит об этом совершенно свободно, более того, хочет все объяснить!
Она позабыла о Дрейке и вмешалась в беседу:
– Вы и сейчас чувствуете присутствие своих соплеменников? На Земле?
– Вы имеете в виду на таком расстоянии? – уточнил гаукинянин. Нет, боюсь, что нет. Но вы понимаете важность затронутой проблемы. Я хочу связать воедино все уникальные особенности Земли. Кто знает, может быть, если нам удастся выяснить, почему вы не ощущаете присутствие других людей, мы сумеем найти и секрет иммунитета к Ингибиционной Смерти. Кроме того, мне представляется чрезвычайно интересным, как вообще мог возникнуть разум среди существ, не способных ощущать друг друга. Как, например, может землянин знать, что он создал дружную, удачную ячейку общества, семью? Откуда, например, вы двое, знаете, существует ли между вами истинная связь?
Роуз непроизвольно кивнула. Как ей не хватало такого чувства!
Дрейк ограничился улыбкой.
– У нас есть свои способы. Нам так же трудно объяснить значение слова "любовь", как вам – передать суть ваших ощущений.
– Полагаю. И все же, мистер Смоллет, скажите откровенно, если миссис Смоллет выйдет из этой комнаты и зайдет в другую, а вы не будете этого видеть, вы действительно не сможете определить, где она находится?
– Не смогу.
– Поразительно!.. – пробормотал гаукинянин. После некоторого колебания он добавил: – Пожалуйста, не обижайтесь, но мне это крайне неприятно.
После того как свет в спальне был погашен, Роуз трижды подходила к двери, приоткрывала ее и выглядывала в щелку. Она чувствовала, что Дрейк на нее смотрит. Наконец с искренним недоумением в голосе он поинтересовался:
– В чем дело?
– Я хочу с тобой поговорить, – прошептала она.
– Боишься, что наш приятель подслушивает?
Роуз вернулась к кровати и положила голову на его подушку, чтобы шептать еще тише.
– Почему ты заговорил с доктором Толаном об Ингибиционной Смерти?
– Меня интересует твоя работа, Роуз. Ты всегда хотела, чтобы я проявлял к ней интерес.
– Мне не нравится твой сарказм, – яростно прошипела она. Прошептать это еще яростнее не удалось бы никому. – Я знаю, что у тебя здесь свой интерес. Полицейские штучки. Да?
– Поговорим завтра, – ответил Дрейк.
– Нет, сейчас.
Он просунул руку под голову жены и приподнял ее. На какой то сумасшедший момент ей показалось, что сейчас он ее поцелует, просто поцелует, повинуясь импульсу, как иногда поступают мужья... или как ей казалось, они поступают. Дрейк никогда так не делал. Не сделал он этого и на сей раз.
Он просто придвинул ее к себе и прошептал:
– Почему тебя это так взволновало?
Рука его больно давила на шею, Роуз напряглась и попыталась отстраниться.
– Прекрати, Дрейк. – Теперь она говорила уже не шепотом.
– Не задавай никаких вопросов и вообще не вмешивайся, – произнес он. – Ты делаешь свою работу, а я – свою.
– В моей работе все открыто. У меня нет никаких секретов.
– В моей все по другому, как и следует из ее сути. Но кое что я тебе скажу. Наш шестиногий друг находится в этом доме по вполне определенной причине. Тебя выбрали не случайно, и вовсе не как биолога, занимающегося данной проблемой. Известно ли тебе, что два дня назад он наводил обо мне справки в Комиссии?
– Ты шутишь?
– Не верь ему ни на секунду. Здесь такие глубины – тебе и не снилось. Но это уже мое дело, и распространяться я не собираюсь. Ты поняла?
– Нет, но, если ты настаиваешь, я не стану задавать вопросов.
– Тогда спи.
Она лежала на спине, боясь пошевелиться, в то время как минуты текли, слагаясь в четверти часа. Роуз пыталась собрать случившееся в цельную картинку; даже после слов Дрейка формы и цвета не совпадали. Интересно, что сказал бы муж, если бы узнал, что она записала весь разговор на пленку!
В этот момент она отчетливо вспомнила один эпизод, в то время воспринятый как шутка. В конце долгого вечера гаукинянин повернулся в ее сторону и мрачно произнес:
– Доброй ночи, миссис Смоллет. Вы самая очаровательная хозяйка.
Тогда она едва удержалась от смеха. Ну как он может называть ее очаровательной хозяйкой? Для него она могла быть только ужасом, уродом с недостающими конечностями и отвратительно узким лицом.
Но едва гаукинянин разродился этой совершенно бессмысленной фразой вежливости, Дрейк побледнел! В глазах его промелькнул неприкрытый ужас.
Никогда раньше Роуз не видела, чтобы ее муж проявлял страх или нечто подобное, и картина внезапной паники оставалась перед ее глазами до тех пор, пока она не впала в сонное забытье.
Только к полудню следующего дня Роуз добралась до своего кабинета. Она дождалась, пока Дрейк и гаукинянин уйдут по делам, ибо не хотела отцеплять при них крошечный магнитофон, который прикрепила накануне вечером к спинке кресла Дрейка. Она не собиралась делать запись тайком от мужа, просто он задержался на работе, а сказать про магнитофон при гаукинянине она, конечно, не могла. Позже, когда все уляжется...
Использование магнитофона не считалось чем то особенным. Надо было записать выражения и интонацию гостя для дальнейшего изучения специалистами института. А спрятала Роуз его для того, чтобы никто лишний раз не волновался, и все вели себя естественно. Теперь же она решила не относить магнитофон в институт вообще. Он послужит другой цели. Весьма неприглядной цели.
Она решила проследить за Дрейком.
Роуз прикоснулась пальцами к маленькой коробочке и непроизвольно подумала, как пройдет этот день у ее мужа. Социальные контакты между различными мирами еще не стали обыденностью, и появление на улицах города гаукинянина могло собрать толпы народа. Но Дрейк выдержит, в этом она не сомневалась. Дрейк все выдержит.
Роуз еще раз прослушала звуки прошедшего вечера, повторяя наиболее любопытные места. Слова Дрейка ее разочаровали. С чего бы это гаукинянин заинтересовался ими персонально? С другой стороны, врать ей Дрейк не станет. Хорошо бы перепроверить информацию через Комиссию по безопасности... Нет! Она почувствовала неловкость от одной лишь этой мысли; Дрейк никогда бы не стал ее обманывать.
А в общем то... Ну почему бы Харгу Толану не навести о них справки? Он мог точно так же поинтересоваться данными остальных биологов института. Нет ничего необычного в стремлении подобрать себе дом, приятный по собственным меркам, какими бы те ни были.
А даже если он... даже если он наводил справки только о них... почему это вызвало такую перемену в Дрейке: от крайней враждебности до крайней заинтересованности? Несомненно, Дрейк многого не договаривал. Один Бог знает, как много.
Мысли Роуз медленно вращались вокруг возможности межзвездных интриг. До сих пор среди пяти населяющих галактику мыслящих рас не наблюдалось никаких проявлений враждебности или взаимной неприязни. Может быть, в силу того, что жили они достаточно далеко друг от друга. Расстояние делало невозможными даже поверхностные контакты. Ни экономические, ни политические интересы разных миров не пересекались.
Но таково ее личное мнение. Роуз не являлась членом Комиссии по безопасности. И если конфликт все таки имел место, если существовала опасность, и были основания полагать, что гаукинянин прибыл с немирной целью – Дрейк бы об этом знал.
Хотя, как сказать? Вряд ли он занимает достаточно высокую должность, чтобы его информировали об опасностях, связанных с визитом доктора с планеты Гаукина. Роуз всегда представляла его мелким клерком, и он не пытался развеять этот образ. И тем не менее...
А вдруг он далеко не мелкий клерк?
От одной мысли ее передернуло. Это уже походило на шпионские романы с переодеваниями, которые так любили в двадцатом веке, когда еще существовали такие понятия, как "атомные секреты".
Мысль о переодеваниях оказалась решающей. В отличие от Дрейка, она не была настоящим полицейским и не могла даже представить, как поступил бы полицейский на ее месте. Но Роуз знала, как проворачивались такие дела в старинных романах.
Она положила перед собой лист бумаги, взяла карандаш и провела вертикальную черту посередине. Одну половину листа она озаглавила "Харг Толан", вторую – "Дрейк". Под "Харгом Толаном" написала: "профессия", после чего задумчиво добавила три вопросительных знака. В конце концов, никто ведь не знал, доктор он или межзвездный агент. Какими доказательствами располагал в этом отношении институт? Никакими, кроме собственных же утверждений гостя. Может быть, поэтому Дрейк так упорно расспрашивал его об Ингибиционной Смерти? Заранее проработал эту тему и пытался поймать гаукинянина на ошибке?
Просто голова кругом!..
Роуз вскочила и решительно вышла из кабинета. Покидая институт, она никому не сказала ни слова, даже не предупредила секретаря, куда она отправилась и когда вернется.
Выйдя на улицу, она тут же спустилась на третий уровень подземки и дождалась пустого купе. Последующие две минуты показались ей вечностью. Непослушными губами Роуз произнесла в микрофон над сиденьем:
– Нью йоркская медицинская академия.
Дверцы кабинки закрылись, поезд понесся вперед, с шипением рассекая воздух.
За последние двадцать лет нью йоркская медицинская академия значительно выросла как вширь, так и в высоту. Одна библиотека занимала целое крыло на третьем этаже. Разумеется, если бы все содержащиеся в ней книги, брошюры и журналы хранились в их первоначальной печатной форме, не хватило бы и всего здания. Ходили слухи, что количество печатной периодики будет ограничено последними пятью годами вместо десяти, как было сейчас.
Как член академии, Роуз имела свободный доступ ко всем материалам. Она стремительно направилась в отдел внеземной медицины. К огромной ее радости, там никого не оказалось.
Наверное, умнее было бы прибегнуть к помощи библиотекаря, но Роуз решила этого не делать. Чем тоньше и уже будет ее след, тем труднее будет Дрейку его взять.
Она самостоятельно бродила вдоль полок, тревожно перебирая пальцами корешки книг и журналов. Литература была главным образом на английском, хотя попадалось много книг на немецком и русском языках. По странной иронии не оказалось ни одной, написанной внеземными символами. Где то они, конечно, хранились, но доступ к ним имели только официальные переводчики.
Блуждающий взгляд и палец Роуз остановились. Она нашла то, что искала.
Вытащив со стеллажа с полдюжины томов, она разложила их на небольшом темном столике, открыла первый том: "Очерки по Ингибиции". Быстро пролистав книгу, она обратилась к списку авторов. Среди них был и Харг Толан.
Роуз просмотрела подряд все сноски, затем вернулась к полкам в поисках переводов.
В Академии она провела более двух часов. Под конец ей удалось установить следующее – на планете Гаукина жил и работал доктор по имени Харг Толан, считающийся специалистом по Ингибиционной Смерти. Он был связан с гаукинянским научно исследовательским обществом, с которым их институт вел активную переписку. Разумеется, побывавший у них пришелец мог просто выдавать себя за доктора Харга Толана с целью втереться в доверие.
Роуз вытащила лист бумаги и там, где стояло слово "профессия" с тремя вопросительными знаками, заглавными буквами написала "ДА". Затем вернулась в институт. В четыре часа вечера она снова сидела за своим столом. Она перезвонила в приемную и предупредила, что не будет отвечать ни на какие звонки, после чего заперла дверь.
В колонке, озаглавленной "Харг Толан", возникли два вопроса:
"Почему Харг Толан прилетел на Землю один?"
Оставив достаточно места, Роуз приписала: "Почему его интересует Бюро пропавших без вести?"
Несомненно, об Ингибиционной Смерти он рассказал ей всю правду. Из того, что она вычитала в Академии, выходило, что Смерть представляла серьезнейшую проблему для медицины планеты Гаукина. Ее боялись больше, чем на Земле боятся рака. Если бы гаукиняне всерьез полагали, что ответ может быть найден на Земле, они бы прислали хорошо укомплектованную научную экспедицию. Неужели недоверие и подозрение побудили их ограничиться только одним исследователем?
О чем еще говорил накануне гость? Заболеваемость Смертью самая высокая в его мире, ближайшем к Земле, и самая низкая в наиболее удаленной от Земли цивилизации. Если присовокупить сюда вычитанную в библиотеке информацию о том, что частота заболевания резко возросла с момента установления с Землей межзвездных контактов...
Роуз медленно и неохотно приходила к страшному выводу. Жители планеты Гаукина могли решить, что Земля сумела справиться с Ингибиционной Смертью и теперь преднамеренно распространяет это заболевание среди народов галактики, намереваясь стать звездным лидером.
Роуз в ужасе отбросила эту мысль. Подобное было совершенно исключено. Во первых, Земля никогда не пошла бы на такой поступок, во вторых, она не смогла бы осуществить подобный замысел с технической точки зрения.
В плане научного развития обитатели планеты Гаукина ни в чем не уступали землянам. Смерть пришла на их планету более тысячи лет назад, и медицина гаукинян оказалась совершенно бессильна. Разумеется, Земля не успела бы за короткий срок провести успешные биохимические исследования. Вообще, насколько было известно Роуз, никто из земных биологов и врачей никогда не занимался патологией гаукинян.
Между тем все указывало на то, что Харг Толан прибыл на Землю с сильными подозрениями – и с такими же подозрениями был на Земле принят.
Роуз осторожно вывела под вопросом "Почему Харг Толан прилетел на Землю один?" ответ: "На планете Гаукина считают, что Земля распространяет Ингибиционную Смерть".
Но что тогда означали его расспросы о Бюро пропавших без вести? Как ученый, Роуз относилась к собственным теориям с беспощадной строгостью. В общую схему должны укладываться все факты, все, до единого, а не только некоторые. Бюро пропавших без вести!.. Если это хитрый ход, придуманный, чтобы пустить Дрейка по ложному следу, то сделан он был спустя всего час после обсуждения Ингибиционной Смерти.
А может, замысел состоял в том, чтобы изучить Дрейка? Если так, то зачем? Или это и есть главная цель гостя? Гаукинянин наводил о Дрейке справки, прежде чем прийти к ним в дом. Может быть, для него важно, что Дрейк полицейский и имеет доступ в Бюро без вести пропавших?
Но почему? Зачем?
Роуз сдалась и перешла к колонке, озаглавленной "Дрейк". И тогда вопрос оформился самостоятельно, не при помощи чернил, ручки и бумаги, а яркими, сияющими в сознании буквами: "Почему он на мне женился?"
Роуз прикрыла глаза руками, чтобы приглушить неприятный, режущий свет.
Они повстречались совершенно случайно, около года назад, когда Дрейк переехал в ее многоквартирный дом. Вежливые приветствия мало помалу переросли в дружеские беседы, которые, в свою очередь, перешли в совместные обеды в ближайшем ресторанчике. Все было очень приятно, нормально и здорово. Роуз не успела оглянуться, как влюбилась.
Когда он сделал ей предложение, она обрадовалась... и растерялась. Хотя тогда это показалось ей вполне естественным. Он оценил ее ум и манеры. Она была симпатичной девушкой. Из нее вышла бы хорошая супруга и отличный спутник жизни.
Роуз перепробовала все объяснения и наполовину поверила в каждое из них. Ей не хватало только другой половины. Не то чтобы она видела в Дрейке серьезные недостатки.
Как супруг, он всегда был внимателен, заботлив и воспитан. Их семейная жизнь строилась не на страсти, но вялые эмоциональные запросы женщины тридцати с лишним лет худо бедно удовлетворялись. В конце концов, ей не девятнадцать. Чего она ждала?
Вот и ответ. Ей не девятнадцать. Она не красива, не очаровательна и не ослепительна. Чего она ждала? Могла ли она рассчитывать на Дрейка – красивого, крутого парня, не обременяющего себя интеллектуальными поисками? За все месяцы совместной жизни он ни разу не поинтересовался ее делами и ни разу не поделился своими проблемами. Почему, в самом деле, он на ней женился?
На этот вопрос она не находила ответа; впрочем, вопрос и не имел отношения к тому, что она собиралась сделать. Все это лишнее, яростно убеждала себя Роуз; все это детские отговорки, отвлекающие от конкретной задачи, которую она перед собой поставила. В результате она вела себя как девятнадцатилетняя девушка, не имея к этому никаких хронологических оснований.
Роуз заметила, что грифель карандаша сломался, и взяла новый. В колонке, озаглавленной "Дрейк", она написала: "Почему он подозревает Харга Толана?" и провела стрелку, указывающую на другую колонку.
Написанное там являлось вполне удовлетворительным объяснением. Если Земля распространяет Ингибиционную Смерть, или властям известно, что ее подозревают в подобном деянии, тогда естественно, что правительство ожидает ответных действий со стороны других цивилизаций. В этом случае все походило на подготовку к первой в истории межзвездной войне. Ужасно, но, по крайней мере, укладывается в определенную схему.
Теперь оставался второй вопрос, тот, на который Роуз не находила ответа. Она медленно написала на листе: "Почему Дрейк испугался, когда Толан сказал: "Вы самая очаровательная хозяйка"?"
Попробуем восстановить эту сцену. Гаукинянин произнес фразу самым безобидным, вежливым, будничным тоном – и Дрейк застыл от ужаса. Роуз снова и снова прослушивала записанный разговор. Землянин мог произнести нечто подобное, покидая заурядную вечеринку. Пленка не сохранна выражения лица Дрейка, но Роуз очень хорошо его запомнила. Глаза Дрейка вспыхнули ненавистью и страхом, а Дрейк никогда ничего не боялся. Что же он нашел страшного во фразе "Вы самая очаровательная хозяйка"? Что могло так вывести его из себя? Ревность? Абсурд. Или ему показалось, что это сказано в насмешку? Возможно, но маловероятно. Похоже, Толан говорил искренне.
Роуз сдалась и поставила под вторым вопросом огромный вопросительный знак. Теперь на ее листке стояло два вопроса, один в графе "Харг Толан", другой – в графе "Дрейк". Была ли связь между интересом Толана к пропавшим без вести и реакцией Дрейка на его вежливую фразу? Роуз ее не видела.
Она опустила голову на руки. В кабинете темнело, и вдруг как то внезапно навалилась усталость. Какое то время Роуз пребывала в причудливом состоянии между сном и бодрствованием, когда мысли и слова вырываются из под контроля сознания и произвольно бродят в голове. Но как бы они ни скакали, какие бы сюрреалистические фигуры ни вытанцовывали, все возвращалось к одной единственной фразе: "Вы самая очаровательная хозяйка". Временами ее произносил сухой, безжизненный голос Харга Толана, иногда – дрожащий, взволнованный голос Дрейка. Когда говорил Дрейк, голос его был полон любви, той самой, о которой она никогда от него не слышала. Ей нравилось, когда фразу произносил Дрейк.
Роуз вздрогнула и пробудилась. В кабинете стемнело, и она зажгла настольный свет, заморгав и нахмурившись. Очевидно, в полудреме ей пришла в голову новая мысль. Была еще одна фраза, которая чрезвычайно расстроила Дрейка... Какая же?
Роуз задумалась, лоб ее пересекла морщинка. Это произошло не вчера. И на пленку не попало, а значит, все случилось раньше...
Ничего не лезло в голову, и Роуз начала нервничать.
Взглянув на часы, она обмерла – почти восемь. Ее уже ждут.
Домой, однако, не хотелось.
Роуз медленно взяла со стола лист, на котором записывала пришедшие за день мысли, порвала его на мелкие клочки и бросила в маленькую атомную пепельницу на столе. Последовала мгновенная вспышка, и от них не осталось даже пепла. Если бы еще и от мыслей ничего не осталось!..
Бесполезно. Все равно надо идти домой.
Как оказалось, ее не ждали. Выходя из подземки, она увидела, как Дрейк и гаукинянин выбираются из гиротакси. Таксист в последний раз ошеломленно взглянул на своих пассажиров, после чего поднялся в воздух и пропал из виду. Следуя молчаливому соглашению, никто из троих не проронил ни слова до тех пор, пока все не вошли в дом.
– Надеюсь, у вас был удачный день, доктор Толан? – равнодушно поинтересовалась Роуз.
– Очень. А также, как мне кажется, весьма примечательный и продуктивный.
– Удалось ли вам перекусить? – Несмотря на то, что сама она с самого утра ничего не ела, голода Роуз совершенно не испытывала.
– Да, конечно.
– Нам прислали обед и чай, и еще сандвичи, – устало сказал Дрейк.
– Здравствуй, Дрейк, – поприветствовала его Роуз, впервые обратившись лично к нему.
– Ага, – бросил он, не глядя в ее сторону.
– Ваши помидоры – замечательная вещь, – заметил гаукинянин. – Ни один из наших овощей не сравнится с ними по вкусу. Я, кажется, проглотил не меньше двух дюжин, кроме того, выпил бутылку томатного сока.
– Кетчупа, – уточнил Дрейк.
– Как прошло посещение Бюро пропавших без вести, доктор Толан? спросила Роуз. – В самом деле продуктивно?
– Совершенно верно. Да.
Поправляя подушки на диване, Роуз повернулась к гостю спиной.
– В чем же?
– Весьма примечательно, что большинство пропавших без вести людей – мужчины. Как правило, жены заявляют о пропаже мужей. Обратного почти никогда не происходит.
– О, тут нет ничего загадочного, доктор Толан. Вы просто не знаете сложившейся на Земле экономической ситуации. На этой планете ведущую роль в семье играет, как правило, мужчина. Именно его труд позволяет содержать семью. Жена тоже работает, но в ее обязанности входит, главным образом, забота о доме и детях.
– Вот уж действительно, никогда бы не подумал!
– Бывают исключения, – вставил Дрейк. – Моя жена, например, в состоянии жить совершенно самостоятельно.
Роуз бросила на него быстрый взгляд. Нет ли здесь сарказма?
– Значит, вы полагаете, миссис Смоллет, – произнес гаукинянин, что женщине сложнее потеряться в силу ее экономической зависимости от мужчины?
– Вы весьма обтекаемо выразились, – улыбнулась Роуз, – но в принципе все правильно.
– Считаете ли вы нью йоркское Бюро по розыску пропавших без вести типичным примером подобных учреждений по всей планете?
– Да, пожалуй.
Неожиданно резко гаукинянин спросил:
– Тогда существует ли экономическое обоснование того факта, что с началом межзвездных полетов процент пропавших молодых мужчин резко возрос?
На этот раз ответил Дрейк:
– Боже милосердный, да здесь все еще проще! Теперь для беглецов открыт космос. Чтобы избавиться от всех проблем сразу, человеку достаточно подняться на борт любого грузового корабля. Они постоянно набирают команды, не задают лишних вопросов, и, если беглец действительно решил выпасть из поля зрения, разыскать его практически невозможно. Кстати, подобные мысли нередко приходят людям в голову на первом году семейной жизни.
Роуз неожиданно рассмеялась:
– Ну да, тот самый период, когда человеку все его беды кажутся непреодолимыми. Если удается продержаться первый год, бежать уже нет смысла.
Дрейку ее шутка не понравилась. Роуз снова задумалась, в чем причина его усталости и дурного расположения духа. Почему он так хочет нести свой груз в одиночку? А может, вдруг подумала она, это его долг?
Неожиданно гаукинянин произнес:
– Вас не обидит, если я на некоторое время отключусь?
– Вовсе нет, – заверила его Роуз. – Надеюсь, вы не сильно переутомились. Вы прибыли с планеты, где сила притяжения больше, чем на Земле. Боюсь, мы поспешили с выводом, что у нас вы не будете уставать.
– Да я, собственно, физически и не устал. – Гость посмотрел на свои ноги и быстро заморгал, что означало удивление. – Знаете, когда я в первый раз увидел ваши опорные конечности, я был уверен, что земляне то и дело падают вперед или назад. Простите, если мое замечание покажется вам слишком фамильярным, но я подумал об этом, когда вы вспомнили про меньшую силу тяжести на Земле. На моей планете двух ног просто не хватило бы. Хотя к делу, конечно, это не относится. Мне здесь приходится усваивать столько много нового и необычного, что временами тянет ненадолго отключиться.
В душе Роуз пожала плечами. Как удалось выяснить экспедициям на планету Гаукина, гаукиняне обладали способностью отключать сознание от прочих функций организма и погружаться в медитацию, которая могла длиться несколько земных дней. Гаукиняне находили это занятие весьма приятным, а временами и необходимым, однако земляне так толком и не поняли, какую функцию оно выполняет.
Точно так же землянам не удавалось объяснить гаукинянам, равно как и прочим внеземным существам, понятие сна. То, что земляне называли сном, для гаукинян являлось тревожным сигналом умственного распада.
Еще одна уникальная особенность жителей Земли, с тревогой подумала Роуз.
Гость попятился и вежливо поклонился, коснувшись передними конечностями пола. Дрейк сухо кивнул, пришелец скрылся за поворотом коридора. Слышно было, как открылась и закрылась дверь его комнаты, после чего наступила тишина.
Молчание становилось невыносимым. Дрейк нервно передернулся, и стул под ним резко заскрипел. Роуз с легким ужасом заметила, что на губах мужа выступили капельки крови.
"У него серьезные неприятности. Я должна с ним поговорить. Я не могу этого так оставить!" – подумала она и сказала:
– Дрейк!
Казалось, он смотрел на нее откуда то издалека. Наконец Дрейк произнес:
– Что? Твой день тоже закончился?
– Нет. Хочешь мне что то объяснить?
– Не понял?
– Вчера ночью ты сказал, что поговоришь со мной завтра. Я готова.
Дрейк нахмурился. Глаза мужа исчезли под нависшими бровями, и Роуз почувствовала, как ее решимость улетучивается.
– Я думал, мы договорились о том, что ты не станешь соваться в мои дела, – произнес он.
– Поздно. Я уже слишком много знаю о твоих делах.
– Что ты имеешь в виду? – закричал он, вскакивая на ноги. В следующую секунду Дрейк вцепился в плечи Роуз и тихо повторил: – Что ты имеешь в виду?
Роуз разглядывала безвольно лежащие на коленях руки. Не обращая внимания на боль в плечах, она медленно произнесла:
– Доктор Толан считает, что Земля умышленно распространяет Ингибиционную Смерть. Это так?
Роуз ждала. Постепенно захват ослаб, он уронил руки и застыл перед ней с несчастным и побитым видом.
– С чего ты взяла?
– Это правда или нет?
Неестественным, безжизненным голосом Дрейк произнес:
– Я хочу знать точно, почему ты так решила. И не вздумай корчить из себя дуру.
– Если я скажу, ответишь на один вопрос?
– Какой вопрос?
– Правда ли то, что Земля действительно распространяет Ингибиционную Смерть?
Дрейк простер руки к небу:
– Ради всего святого, Роуз!
Он опустился на колени. Потом взял ее за руки, и она почувствовала, как муж дрожит. Мягким, заботливым голосом Дрейк сказал:
– Послушай, Роуз, дорогая, тебе удалось раскопать жареный факт, и ты думаешь, что сумеешь с его помощью меня подразнить, как это порой бывает между супругами. Не надо. Я прошу у тебя самую малость. Ты просто объясни мне подробно, почему ты сказала то, что только что сказала. – В словах его звучала неподдельная искренность.
– Сегодня я была в нью йоркской медицинской академии. Кое что почитала.
– Но почему? Что тебя заставило туда поехать?
– Во первых, ты слишком заинтересовался Ингибиционной Смертью. Во вторых, доктор Толан заявил, что заболеваемость резко возросла с началом межзвездных контактов, а их планета к нам ближайшая...
Роуз замолчала.
– Что ты вычитала? – подсказал он. – Расскажи, что ты вычитала, Роуз.
– Все подтверждается, – произнесла она. – Я просмотрела направления исследований гаукинян последние десятилетия. Мне стало ясно, что по крайней мере некоторые из их ученых считают, что Ингибиционная Смерть возникла на Земле.
– Они это утверждают?
– Нет. Во всяком случае прямых утверждений я не нашла. – Она удивленно посмотрела на мужа. Если бы все действительно было так, правительство давно бы перепроверило исследования гаукинян по данному вопросу. Она осторожно поинтересовалась:
– Ты разве незнаком с результатами их работы, Дрейк? Правительство...
– Какое там правительство! – Муж снова резко повернулся к ней. Глаза его сверкали. Возбужденно, словно он только что совершил важное открытие, Дрейк воскликнул: – Послушай, а ведь ты в этом разбираешься!
В самом деле? Неужели он только сейчас понял, как она ему нужна?
Ноздри Роуз раздулись, и она торжественно объявила:
– Я – биолог.
– Ну да, я знаю, – сказал он. – Я имел в виду, что ты как раз занимаешься проблемой роста. Помнишь, ты мне как то говорила, что занимаешься ростом?
– Ну, можно, наверное, выразиться и так. В рамках предоставленного мне гранта от "Общества по исследованию рака" я опубликовала двадцать статей, посвященных зависимости эмбрионального развития от кислотной структуры клеточного ядра.
– Это хорошо. Да, теперь вспомнил... – Новая волна возбуждения охватила Дрейка. – Скажи мне, Роуз... Послушай, мне очень жаль, что я не сдержался минуту назад. Ты ведь можешь оценить направление их исследований лучше, чем кто либо другой, так?
– Я оценю их достаточно профессионально, да.
– Тогда объясни мне, как, по мнению гаукинян, распространяется болезнь? Мне нужны детали.
– Ты просишь слишком много. Я провела в библиотеке всего несколько часов. Для ответа на твой вопрос мне нужно гораздо больше времени.
– Ну, выдай, по крайней мере, компетентную догадку. Ты даже не представляешь, насколько это важно.
Роуз с сомнением произнесла:
– Попробую. "Очерки по Ингибиции" являются важнейшим трудом в данной области. В них содержится итог всех проведенных исследований.
– Вот как? Насколько это современно?
– Я просматривала периодику. Последний номер примерно годовой давности.
– Приводится ли там список его трудов? – Дрейк ткнул пальцем в сторону комнаты Харга Толана.
– Более чем кого либо другого. Он выдающийся исследователь данной проблемы. Я особо тщательно просмотрела его работы.
– Что он думает о происхождении этой болезни? Постарайся вспомнить, Роуз.
Она покачала головой:
– Готова поклясться, что он винит в этом Землю, но вместе с тем он признает, что им ничего неизвестно о способах распространения болезни. В этом я тоже могу поклясться.
Дрейк стоял перед ней, стиснув могучие кулаки, и бормотал едва различимо:
– Все может измениться в любую минуту...
Он резко повернулся к двери.
– Я выясню это прямо сейчас, Спасибо тебе за помощь, Роуз.
– Что ты собираешься делать? – воскликнула она, бросаясь следом за мужем.
– Задам ему пару вопросов. – Дрейк выдвинул ящик комода, порылся в нем и вытащил пистолет инжектор.
– Нет! – завизжала она.
Он грубо отшвырнул ее в сторону и зашагал по коридору.
Дрейк распахнул дверь и вошел в комнату пришельца. Роуз суетилась сзади, пытаясь схватить его за руку. Он замер, глядя на Харга Толана.
Гаукинянин стоял без движения, взгляд его блуждал в пространстве, а четыре опорных конечности были растопырены в разные стороны.
Роуз смутилась. Ей показалось, что своим вторжением они нарушили глубоко интимный ритуал. Но Дрейк, которому, судя по его виду, было на все наплевать, подошел к пришельцу на расстояние четырех футов и остановился. Они стояли лицом к лицу, при этом Дрейк держал пистолет инжектор на уровне центра туловища гаукинянина.
– Теперь спокойно, – процедил Дрейк. – Он постепенно начинает чувствовать мое присутствие.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю! – рявкнул Дрейк. – Убирайся!
Роуз, однако, не пошевелилась, а Дрейк был слишком поглощен, чтобы обращать на нее внимание.
На лице гаукинянина задрожали складки кожи. Зрелище было отвратительным, и Роуз невольно отвернулась.
Неожиданно Дрейк произнес:
– Достаточно, доктор Толан. Не стоит подключать конечности. Нам хватит органов восприятия и голосовых связок.
– Почему вы вошли в мою комнату отключения? – тихим голосом спросил гаукинянин. – И почему вы вооружены? – добавил он уже громче.
Голова его слабо заворочалась на еще безжизненном торсе. Очевидно, он послушался Дрейка и не подключил конечности. Интересно, подумала Роуз, откуда Дрейк узнал о возможности частичного подключения? Она об этом ничего не слышала.
– Чего вы хотите? – спросил гаукинянин.
– Ответа на некоторые вопросы, – произнес Дрейк.
– С пистолетом в руке? Я не собираюсь потакать вашему хамству.
– Вы мне не потакаете. Считайте, что вы спасаете свою жизнь.
– В данных обстоятельствах она не играет для меня большой роли. Очень жаль, мистер Смоллет, что на Земле столь превратно толкуют понятие гостеприимства.
– Вы не являетесь моим гостем, доктор Толан, – возразил Дрейк. Вы проникли в мой дом под ложным предлогом. Вы преследовали грязные цели и намеревались использовать меня в своих интересах. Теперь я без угрызений совести поверну этот процесс в обратную сторону.
– Лучше застрелите меня. Не стоит терять время.
– Уверены, что не станете отвечать на мои вопросы? Это подозрительно само по себе. Выходит, ответы для вас важнее жизни?
– Для меня важны понятия порядочности. Вам, землянику, это трудно понять.
– Наверное, трудно. Но, будучи землянином, я понял другое.
Дрейк резко метнулся вперед. Роуз не успела воскликнуть, а гаукинянин не успел пошевелить конечностями, как в руке Дрейка оказался гибкий конец цилиндра с цианистым калием. В углу широкого рта, в том месте, где был закреплен шланг, грубая кожа гаукинянина треснула и разорвалась. Из раны вытекло небольшое количество бесцветной жидкости; по мере окисления она медленно превращалась в коричневую желеобразную массу.
Дрейк дернул за шланг, и цилиндр вылетел из крепления. В следующий миг Дрейк нажал на контролирующую клапан кнопку, и тихое шипение прекратилось.
– Не думаю, чтобы утечка оказалась для нас опасной, – сказал он. – Надеюсь, теперь вы наконец поймете, что с вами произойдет, если вы не станете отвечать на мои вопросы, причем так, чтобы у меня не возникло сомнений в вашей искренности.
– Верните цилиндр, – медленно произнес гаукинянин. – Если вы этого не сделаете, я буду вынужден на вас напасть, и вам придется убить меня.
– Не обязательно, – сказал Дрейк, отступив на несколько шагов. Попробуйте напасть – и я отстрелю вам ноги; если понадобится, то все четыре. Умереть вы не умрете, но будет мучительно больно. Погибнете вы позже, от нехватки цианида. Вас ждет крайне неприятная смерть. Я всего лишь землянин и не могу оценить всего ее ужаса, но вы, я надеюсь, понимаете, о чем идет речь?
Гаукинянин разинул пасть, внутри которой шевелилось что то желто зеленое. Роуз едва не стошнило. Ей хотелось завизжать: "Дрейк, отдай цилиндр!", но она не смогла даже повернуть головы.
– Полагаю, пройдет около часа, доктор Толан, прежде чем процесс станет необратимым. Говорите, и получите свой цилиндр назад.
– А потом...
– Потом будет лучше. Даже если я вас пристрелю, вы умрете достойно, а не задохнетесь от нехватки цианида.
Похоже, с гаукинянином что то начало происходить. Голос его сделался утробным, а слова слились в сплошную кашу, словно ему уже не хватало энергии на английское произношение.
– Что вы хотите узнать? – промычал он, не сводя глаз с цилиндра.
Дрейк поднял цилиндр и потряс им перед лицом гаукинянина.
– Расскажите о своей теории Ингибиционной Смерти. Зачем вы на самом деле прилетели на Землю? Почему заинтересовались Бюро пропавших без вести?
Роуз замерла в тревожном ожидании. Ей тоже хотелось задать эти вопросы. Разумеется, в другой обстановке, но в работе Дрейка необходимость считалась более важным понятием, чем доброта и человечность.
Она несколько раз повторила эту мысль, стараясь унять поднимающуюся в душе ненависть к мужу за то, как он обращается с доктором Толаном.
– Серьезный ответ займет более отведенного мне часа. Вы смертельно унизили меня, заставив говорить под принуждением. На моей планете такое невозможно ни при каких обстоятельствах. Только в вашем омерзительном мире меня могли лишить цианида.
– Вы впустую тратите свой час, доктор Толан.
– Рано или поздно я все сказал бы сам, мистер Смоллет. Мне нужна ваша помощь. За этим я и прилетел.
– Вы по прежнему не отвечаете на мои вопросы.
– Отвечу. Несколько лет помимо своей обычной научной деятельности я занимался изучением клеток больных, страдающих Ингибиционной Смертью. Методы, которыми я пользуюсь, вызывают осуждение у большинства моих сограждан, поэтому мне приходилось работать без помощников в обстановке строгой секретности. Думаю, что в вашем обществе так же неприязненно относятся к вивисекции людей. По этой причине я хотел подтвердить полученные результаты здесь, на Земле, прежде чем предоставить их на суд моих коллег.
– В чем заключается ваша теория? – спросил Дрейк. Глаза его вновь загорелись яростным огнем.
– Чем больше я работал, тем яснее мне становилось, что исследования Ингибиционной Смерти идут в неверном направлении. В физическом плане проблема решения не имеет. Ингибиционная Смерть является исключительно болезнью сознания.
– Конечно, это не психосоматическая болезнь, доктор Толан, вмешалась Роуз.
Тонкая серая пленка затянула глаза гаукинянина. Он больше не смотрел в их сторону. Слабеющим голосом пришелец пробормотал:
– Да, миссис Смоллет, это не психосоматическое заболевание. Это настоящая болезнь разума, умственная инфекция. У моих больных было двойное сознание. Под обычным, нормальным сознанием находился чужой разум. Я работал с пациентами разных рас, страдающими Ингибиционной Смертью, и повсеместно наблюдал ту же самую картину. Другими словами, мыслящих рас в галактике не пять, а шесть. И шестая является паразитом.
– Но это дико... и невозможно! – воскликнула Роуз. – Вы ошибаетесь, доктор Толан!
– Нет. До прилета на Землю я еще допускал возможность ошибки. Но, побывав в институте и проведя исследование в Бюро пропавших без вести, я убедился в своей правоте. Почему концепция паразитического разума представляется вам невозможной? Если его единственная функция заключается в добывании пищи за счет умственной деятельности других созданий, такой паразит не оставит после себя ни останков, ни прочих продуктов жизнедеятельности.
Несложно представить, что паразитический разум за миллионы лет эволюции мог утратить все физические атрибуты, сохранив за собой единственную необходимую функцию. В качестве примера можно привести обитающего на Земле ленточного червя, не способного ни к чему, кроме размножения. Существование паразитического разума неизбежно предполагает исчезновение со временем его физических атрибутов. В результате не останется ничего, кроме чистого сознания, существующего за счет пока не ясной для нас функции чужого интеллекта. В частности, интеллекта землян.
– Почему именно землян? – спросила Роуз.
Дрейк отступил еще на один шаг, замер и вопросов больше не задавал. Он был доволен, что гаукинянин наконец заговорил.
– Неужели вам не приходило в голову, что шестой разум зародился на Земле? Человечество с самого начала жило с ним, адаптировалось к нему и перестало его замечать. В этом и заключается причина того, что высшие животные Земли, в том числе и человек, перестают расти с достижением зрелости, а потом умирают от так называемой естественной смерти. Это результат всеобщей паразитической инфекции. Отсюда и ваш сон со сновидениями. Сон как раз и есть тот период, когда кормится разум паразит; может быть, в эти минуты вы хотя бы относительно осознаете его присутствие. Этим же объясняется, что земное сознание единственное нестабильное сознание из всех известных. Где еще во всей галактике вы найдете раздвоение личности и прочие подобные проявления? Да что там говорить, посмотрите вокруг, и вы заметите немало людей, чье сознание поражено разумом паразитом!
Каким то образом разуму паразиту удалось пересечь пространство. В физическом плане он ничем не ограничен. Он способен впадать в спячку и в этом состоянии пересекать огромные расстояния. Почему это сделал первый из них, я не знаю; вероятно, этот вопрос так и останется тайной. Но едва стало ясно, что в галактике существуют другие мыслящие миры, обозначился слабый, но устойчивый поток паразитического сознания через космос. Очевидно, мы, представители других мыслящих рас, оказались для паразита неслыханным лакомством, ибо ему надо прилагать чудовищные усилия, чтобы до нас добраться. Полагаю, далеко не всем удается преодолеть немыслимый путь, но те, кто достиг цели, считают, что игра стоила свеч.
Однако мы, как и жители других миров, не жили с паразитом в течение миллионов лет, в отличие от человека и его предков. Мы не успели адаптироваться. Наши слабые особи не вымирали на протяжении сотен поколений, пока не остались лишь самые выносливые, Другими словами, если земляне способны переносить инфекцию десятилетиями, прочие мыслящие существа погибают в течение года.
– Поэтому вы связываете рост заболеваний с началом межзвездных контактов между Землей и другими мирами?
– Да. – На некоторое время наступило молчание, затем гаукинянин встрепенулся и неожиданно энергично произнес: – А теперь верните мой цилиндр. Я ответил на ваш вопрос.
– Как насчет Бюро пропавших без вести? – холодно поинтересовался Дрейк. Он снова потряс цилиндром, но на этот раз гаукинянин на него даже не взглянул. Серая пленка на его глазах загустела. Роуз не могла понять, что это – обычная усталость, или первые признаки недостатка цианида.
Гаукинянин сказал:
– Точно так же, как мы не приспособлены к разуму, паразитирующему на людях, так и инфекция еще не при способилась к нам. Сознание паразит может существовать в нашем мозгу, но не может размножаться, имея нас в качестве единственного хозяина и носителя. Другими словами, Ингибиционная Смерть не является непосредственным заразным заболеванием для нашего народа.
Роуз в ужасе уставилась на пришельца:
– К чему вы клоните, доктор Толан?
– Жители Земли остаются основными хозяевами паразита. Землянин может заразить любого из нас при непосредственном контакте. Но поселившийся в нашем сознании, паразит не способен размножаться. Для этого ему надо любой ценой попасть снова к землянину. До начала межзвездных контактов ему приходилось отправляться обратно через космическое пространство, что существенно сдерживало распространение болезни. Сегодня мы заражаемся, в том числе и повторно, благодаря путешествующим по галактике землянам.
– А пропавшие без вести... – едва слышно пробормотала Роуз.
– Являются промежуточными хозяевами. Конечно, я еще не разобрался в точном механизме этого процесса. Но, похоже, сознание землян мужского пола лучше приспособлено для этой цели. Помните, мне сообщили в институте, что средняя продолжительность жизни мужчины на три года меньше, чем у женщины. Как только происходит размножение, инфицированный мужчина покидает Землю и отправляется на космическом корабле в другие миры. Он исчезает.
– Но это невозможно, – возразила Роуз. – Ваши слова означают, что сознание паразит контролирует поступки хозяина! Если бы это было так, на Земле давно бы заметили присутствие чужаков.
– Подобный контроль, миссис Смоллет, заметить почти невозможно, более того, он скорее всего осуществляется исключительно в период активного воспроизведения. Я не случайно обратился в Бюро пропавших без вести. Почему исчезают молодые мужчины? У вас существуют на этот счет экономические и психологические объяснения, но их явно недостаточно... Я очень плохо себя чувствую и больше не могу говорить. Скажу лишь одно. Ваш и мой народы имеют в лице паразитирующего сознания общего врага. Земляне тоже не должны погибать против своей воли. Поскольку мои результаты были добыты не стандартными методами, меня бы вряд ли поняли на Гаукине. Я хотел представить их властям Земли и обратиться к ним за помощью в искоренении болезни.
Представьте мою радость, когда я узнал, что супруг одного из биологов института является членом важнейшей правительственной силовой структуры. Естественно, я сделал все, что было в моих силах, чтобы попасть в ваш дом на правах гостя. Я хотел переговорить с вами в частном порядке, убедить вас в ужасной правде и использовать положение мужа для атаки на паразитов.
Теперь, конечно, это невозможно. Я вас не виню. Нельзя было ожидать, что земляне поймут психологию моей расы. Так или иначе, вы должны усвоить следующее. После того, что случилось, я не могу с вами общаться. Более того, я не намерен больше оставаться на Земле.
– Выходит, – произнес Дрейк, – что вы один из всего вашего народа знакомы со своей теорией?
– Я один.
Дрейк протянул цилиндр:
– Ваш цианид, доктор Толан.
Гаукинянин жадно вытянул передние конечности. Его гибкие пальцы умело манипулировали со шлангом и выпускным клапаном. Спустя десять секунд он приладил трубку и принялся жадно вдыхать газ.
Дрейк дождался, когда его дыхание успокоится, а потом хладнокровно поднял пистолет и выстрелил. Роуз завизжала.
Гаукинянин продолжал стоять. Его четыре конечности не могли согнуться, но голова отвалилась вбок, а из отвисшего дряблого рта вывалился шланг с цианистым калием. Дрейк снова заткнул клапан, отшвырнул цилиндр в сторону и мрачно уставился на мертвое существо.
По внешнему виду никоим образом нельзя было догадаться, что оно убито. Крошечная пулька из пистолета инжектора, еще меньшая, чем диаметр иглы, давшей название этому оружию, бесшумно и легко пробила тело и разорвалась в брюшной полости, причинив страшные повреждения.
Роуз с диким криком выскочила из комнаты. Дрейк кинулся следом и схватил ее за руку. Она слышала тяжелые, мощные шлепки его ладони по своему лицу, но боли не ощущала. Потом Роуз разрыдалась.
– Я тебе говорил, не суйся в это дело, – прорычал Дрейк. – Что ты теперь собираешься делать?
– Пусти меня! – выкрикнула она. – Я хочу уйти. Я хочу уйти насовсем!
– Из за того, что я выполнил свой долг? Ты же слышала, что наговорил этот монстр. По твоему, я мог позволить ему улететь и распространять эти враки дальше? Представь, что произойдет, если ему поверят? Ты в состоянии вообразить результаты межзвездной войны? А если им придет в голову уничтожить нас всех, чтобы остановить эту болезнь?
С усилием, от которого все внутри нее перевернулось, Роуз взяла себе в руки. Она твердо посмотрела в глаза Дрейку и произнесла:
– То, что сказал доктор Толан, не ложь и не ошибка, Дрейк.
– Ладно, хватит глупостей. Тебе надо поспать.
– Я знаю, что он сказал правду, потому что в Комиссии по безопасности знакомы с этой теорией и признают ее правоту.
– Откуда ты взяла эту чушь?
– Ты сам дважды проговорился.
– Сядь, – приказал Дрейк. Роуз опустилась на диван, и он вопросительно на нее посмотрел. – Значит, я дважды прокололся, так? У тебя выдался сложный денек, дорогая. Похоже, ты запуталась в своем расследовании. Есть вещи, которые следует хранить в тайне. – Он тоже сел и скрестил ноги.
Да, подумала Роуз, денек выдался нелегкий. Со своего места она могла видеть электрические часы на кухонной стене; они показывали два часа после полуночи. Тридцать пять часов назад Харг Толан вошел в их дом. Теперь он мертвый валялся в отведенной ему спальне.
– Ну, – произнес Дрейк, – расскажи мне, где же я допустил промах?
– Ты побледнел, когда Харг Толан назвал меня очаровательной хозяйкой. Слово "хозяйка" имеет два значения, Дрейк. Хозяин – это еще и тот, за чей счет существует паразит.
– Раз, – кивнул Дрейк. – А еще?
– Это произошло до прихода Харга Толана. Ты, наверное, забыл, Дрейк. Ты говорил о том, как неприятно для гаукинян общаться с землянами, а я сказала, что Харг Толан – доктор и это его работа. Потом я спросила, неужели ты думаешь, что нашим докторам нравится ездить в тропики и позволять комарам пить их кровь. Помнишь, как ты разозлился?
Дрейк рассмеялся.
– Вот уж не думал, что меня так легко расколоть. Комары – это хозяева для паразитов малярии и желтой лихорадки. – Он вздохнул. – Я всеми силами старался держать тебя подальше от этого дела. Я очень не хотел пускать гаукинянина в наш дом. Я даже попробовал тебя запугать. Теперь мне не остается ничего другого, как сказать тебе правду. Я вынужден это сделать, поскольку только правда или смерть могут тебя успокоить. А убивать тебя я не хочу.
Роуз вытаращила глаза и забилась в самый угол дивана.
– Комиссия знает все, – проговорил Дрейк. – Но никакой пользы нам от этого нет. Мы можем лишь не допустить распространения информации среди других миров.
– Правду нельзя прятать вечно! Харг Толан ее узнал. Ты убил его, но другой пришелец повторит его открытие, а потом третий, четвертый... Нельзя убить их всех.
– И это мы знаем, – сказал Дрейк. – У нас нет выбора.
– Почему? – крикнула Роуз. – Харг Толан предложил выход. Он ничего не говорил об угрозах и войне миров. Он предложил нам объединить усилия с учеными других цивилизаций и вместе истребить паразита. Мы в состоянии это сделать! Если мы, в содружестве с остальными, приложим все усилия...
– Хочешь сказать, что им можно верить? Он что, говорил от имени своего правительства или правительств других миров?
– Мы были обязаны пойти на риск!
– Ты просто не понимаешь, – Дрейк наклонился и взял в свои ладони ее непослушные, холодные руки. – Может, тебе покажется смешным, что я берусь, учить тебя твоей же специальности, но я хочу, чтобы ты меня выслушала. Харг Толан был прав. Человек и его доисторические предки жили с паразитическим разумом в течение бессчетных столетий, гораздо дольше, чем существует вид Homo sapiens. За это время мы не только к нему адаптировались, мы стали от него зависеть. Это уже не паразит. Это пример взаимного сотрудничества. У вас, биологов, существует специальный термин.
Роуз выдернула руку.
– О чем ты говоришь? О симбиозе?
– Именно. Не забывай, что у нас есть свое заболевание, прямо противоположное тому, которым страдают остальные разумные расы неконтролируемый рост клеток. Мы уже упоминали о нем по контрасту с Ингибиционной Смертью. Ну, теперь скажи мне, что является причиной рака? Сколько лет биологи, физиологи, биохимики и все прочие работают над этой проблемой? И многого ли достигли? А почему? Можешь ответить?
– Нет, – медленно произнесла Роуз, – не могу. К чему ты клонишь?
– К тому, что, если мы сумеем избавиться от паразита, мы получим вечный рост и вечную жизнь, во всяком случае до тех пор, пока нам не надоест расти или жить, после чего мы всегда сможем поставить аккуратную точку. Но с тех пор как человеческое тело утратило способность к неограниченному росту, прошло слишком много миллионов лет. Сможет ли оно вернуться в прежний режим? Готово ли оно к этому химически? Достаточно ли у него... ну, как вы их называете...
– Ферментов, – прошептала Роуз.
– Да, ферментов. Так вот, для нас это стало невозможным. Если в силу каких либо причин паразитический разум, как называет его Харг Толан, действительно покинет тело человека или окажутся нарушены его взаимоотношения с человеческим сознанием, рост, конечно, начнется, только не тот, который нам нужен. У нас такой рост называется раком. Вот и все. Мы не можем избавиться от паразита. Мы с ним повязаны навечно. Чтобы покончить с Ингибиционной Смертью, жителям других миров придется стереть с лица Земли всех позвоночных. У них нет другого выхода, и мы не должны допустить, чтобы они это поняли. Теперь тебе ясно?
Пересохшими губами Роуз с трудом произнесла:
– Я поняла, Дрейк. – Она заметила, что лоб его был мокрым и на щеках остался след от ручейков пота. – Теперь тебе придется вытащить труп из дома.
– Время позднее, проблем с этим не будет. Начиная с этой минуты, – муж пристально посмотрел ей в глаза, – я не знаю, когда я вернусь.
– Я поняла, Дрейк, – повторила Роуз.
Харг Толан оказался тяжелым. Дрейку пришлось волочить его через всю квартиру. Роуз с содроганием отвернулась. Она не открывала глаз, пока не услышала, как закрылась входная дверь. Затем она еще раз прошептала:
– Я поняла, Дрейк.
Было три часа утра. Прошел почти час с тех пор, как за Дрейком и его ношей мягко защелкнулся замок. Она не знала, куда он пошел, и что собирался делать...
Роуз тупо смотрела в одну точку. Ни спать, ни вообще шевелиться не хотелось. Она гоняла мысли по тесному кругу, стараясь не думать о том, что узнала и что хотела узнать.
Сознание паразит! Случайность или причудливая расовая память, тонкий, стойкий аромат традиций и озарений, уходящих в глубины неправдоподобных тысячелетий, поддерживали странный миф о происхождении человека? Прежде всего, на Земле было две мыслящих расы: люди в садах Эдема – и змей "хитрее любого зверя в полях". Змей заразил человека и потерял из за этого свои конечности. Его физические атрибуты оказались лишними. А человек вследствие заражения потерял райский сад и вечную жизнь. В мир пришла смерть.
Несмотря на все усилия Роуз, круг ее мыслей расширялся и тяготел к Дрейку. Она прогоняла эти мысли, но они возвращались. Она начинала считать про себя и перечислять названия предметов, находящихся в поле зрения. Под конец она стала выкрикивать "Нет, нет, нет", но мысли возвращались, и спасения от них не было.
Дрейк ее обманул. Его версия выглядела вполне правдоподобно и вполне сошла бы за правду при других обстоятельствах, но Дрейк не был биологом. Рак не может быть болезнью, обусловленной утраченной способностью к нормальному росту. Раком заболевают еще растущие дети, он способен поразить даже эмбриональную ткань. Он встречается у рыб, которые, как мыслящие существа с других планет, растут всю жизнь и умирают только из за болезни или несчастного случая. Рак поражает не обладающие сознанием растения, на которых нельзя паразитировать. Рак не зависит от роста или его отсутствия, это универсальная болезнь всего живого. Ни одна ткань и ни один многоклеточный организм не обладают против него полным иммунитетом.
Не стоило Дрейку утруждать себя враньем. Он не имел права на сентиментальную слабость. Он должен был убить ее. Она расскажет обо всем в институте. Паразит может быть побежден. Его отсутствие не вызовет заболевания раком. Но кто ей поверит?
Роуз прикрыла глаза руками. Пропавшие без вести молодые мужчины находились, как правило, на первом году семейной жизни. Каким бы ни был процесс размножения сознания паразита, он должен включать в себя близкий контакт с другим паразитом – другими словами, между их хозяевами должно существовать близкое и продолжительное общение. Такое обычно бывает на первом году совместной жизни.
Роуз чувствовала, как ее мысли медленно отключаются.
К ней придут. Ее спросят: "Где Харг Толан?" А она ответит: "С моим мужем". Только они все равно спросят: "А где ваш муж?" – потому что его тоже не будет. Она ему больше не нужна. Он никогда не вернется. И они никогда его не найдут, потому что он улетит в космос. А она заявит в Бюро пропавших без вести сразу о двоих: Дрейке Смоллете и Харге Толане.
И тогда она начала смеяться. Роуз хотела остановиться, но ничего не получалось, уж очень все вышло смешно. Она искала ответы на множество вопросов и нашла их все. Она даже нашла ответ на вопрос, который считала не относящимся к делу.
Она наконец поняла, зачем Дрейк на ней женился.
Салли
Салли спускалась по дороге к озеру, и я помахал ей и окликнул по имени. Мне всегда было приятно видеть Салли. Остальные тоже мне, конечно, нравились, но Салли бесспорно была самой прелестной из всей компании. Когда я помахал ей, она стала двигаться быстрее. Ничего вульгарного в ее движениях не было. Этого за ней никогда не водилось. Она просто достаточно увеличила скорость, чтобы показать, что ей тоже приятно меня видеть. Я повернулся к человеку, стоявшему рядом со мной.
– Это Салли, – сказал я.
Он улыбнулся мне и кивнул. Привела его миссис Хестер.
– Джейк, это мистер Гелхорн, – сказала она. – Вы помните, он прислал вам письмо, прося о встрече?
На самом деле миссис Хестер прекрасно знала, что никакого письма я не читал. На ферме у меня миллион дел, и почта – одна из тех вещей, на которые я не могу тратить время. Вот почему я нанял миссис Хестер. Она живет поблизости и хорошо разделывается со всякими глупостями, приходящими по почте, а самое главное, ей нравится Салли и все остальные. Есть люди, которым они не нравятся.
– Рад встретиться с вами, мистер Гелхорн, – сказал я.
– Раймонд Дж. Гелхорн, – уточнил он и подал мне руку.
Он был крупным парнем, на полголовы выше меня, и шире в плечах, и, пожалуй, вдвое моложе – где то под тридцать. Волосы у него были черные, гладко причесанные, с пробором посередине, усы тонкие, аккуратно подстриженные, а челюсти такие выступающие, что казалось, будто у него легкая форма свинки. В кино он бы, конечно, играл злодея, из чего я заключил, что он славный человек. На кино всегда можно положиться, если знать, как к этому подойти.
– Меня зовут Джейкоб Фолкерс, – сказал я, – Что я могу для вас сделать?
Он ухмыльнулся. Это была широкая, белозубая улыбка.
– Не расскажете ли вы мне немного о вашей ферме, если можно.
Я услышал за спиной приближающуюся Салли и протянул руку. Салли прильнула к ней, и ощущение твердой, гладкой поверхности ее крыла согрело мне ладонь.
– Красивый автомобиль, – сказал Гелхорн.
Можно, конечно, назвать ее и так. Салли представляла собой модель 2045соткидным верхом, с позитронным мотором Хеннис Карлтона и шасси Армата, Она обладала самыми пропорциональными формами, какие я только видел. Пять лет – с тех пор, как она появилась на ферме, – она была моей любимицей, и я снабдил ее всеми усовершенствованиями, какие только мог придумать. За все эти годы никто никогда не сидел за ее рулем. Ни разу.
– Салли, – сказал я, нежно похлопывая ее, – познакомься с мистером Гелхорном.
Урчание мотора Салли сделалось на тон выше. Я всегда очень внимательно прислушиваюсь к работе двигателей моих подопечных. В последнее время в моторах почти всех автомобилей часто возникал стук, и замена масла нисколько не улучшала ситуацию. Однако сейчас звук двигателя Салли был таким же ровным, как и ее отполированная поверхность.
– Вы всем своим машинам даете имена? – спросил Гелхорн.
Его голос звучал насмешливо, а миссис Хестер не нравились люди, которые подсмеиваются над фермой. Она язвительно сказала:
– Конечно, ведь у машин есть свои индивидуальности, не так ли, Джейк? Все седаны – мальчики, а все машины с откидным верхом – девочки.
Гелхорн опять усмехнулся.
– И вы их держите в отдельных гаражах, мадам?
Миссис Хестер бросила на него испепеляющий взгляд.
Гелхорн сказал, обращаясь ко мне:
– Нельзя ли нам поговорить наедине, мистер Фолкерс?
– Смотря о чем, – ответил я. – Вы репортер?
– Нет, сэр. Я торговый агент. То, о чем я хочу поговорить, не для печати, Уверяю вас, я заинтересован в строгой секретности.
– Давайте пройдемся немного вдоль дороги. Там есть скамейка, на которой мы могли бы посидеть.
Мы направились к скамейке, миссис Хестер ушла, а Салли двинулась за нами. Я спросил:
– Вы не против, если Салли составит нам компанию?
– Нет, конечно. Ведь она никому не расскажет о нашем разговоре, не так ли? – Он посмеялся своей шутке, протянул руку и погладил Салли по радиатору.
Салли резко увеличила обороты двигателя, и Гелхорн отдернул руку.
– Она не привыкла к незнакомым, – сказал я. Мы сели на скамейку под большим дубом, откуда открывался вид на пруд и нашу собственную скоростную дорогу за ним. День выдался теплый, и большинство машин вышло на прогулку, – на дороге их было не менее тридцати. Даже на таком расстоянии я видел, как Джереми проделывает свой обычный трюк, подкрадываясь и пристраиваясь позади какой нибудь степенной и старой модели, затем внезапно набирая скорость и обгоняя старушку, тормозя перед самым ее носом. Две недели назад он таким образом совсем оттеснил старого Ангуса с асфальта, и в наказание я выключил его мотор на два дня. Это, однако, не помогло, и, боюсь, тут уже ничего не поделаешь. Джереми – спортивный автомобиль, а машины этого типа очень возбудимы.
– Ну, мистер Гелхорн, – сказал я, – можете вы мне сказать, зачем вам нужна информация?
Вместо ответа он посмотрел по сторонам и сказал:
– У вас тут просто потрясающе, мистер Фолкерс.
– Зовите меня просто Джейк, как все.
– Хорошо, Джейк. Сколько у вас здесь машин?
– Пятьдесят одна. Каждый год у нас появляется одна или две новых. Был год, когда прибавилось целых пять. Мы еще ни одной не потеряли, и они все в рабочем состоянии, У нас даже есть модель Мат о Мот пятнадцатого года выпуска – это один из самых ранних автомобилей роботов, и он еще на ходу. С него и началась ферма.
Добрый старый Мэтью. Сейчас он большую часть дня стоит в гараже, но ведь он дедушка всех автомобилей с позитронным мотором. Когда они появились, владельцами машин роботов могли быть только слепые ветераны, больные параплегией и губернаторы штатов. Но мой босс – Сэмсон Хэрридж – был достаточно богат, чтобы обойти все запреты и купить такую машину. В те времена я служил у него шофером.
Вспоминая те дни, я чувствую себя старым. Я ведь еще помню время, когда на свете не было ни одного автомобиля даже с таким малюсеньким мозгом, который позволил бы ему найти дорогу домой. Я водил безжизненные глыбы машин, которые нуждались в человеческих руках, управляющих ими каждую минуту. Ежегодно такие машины убивали на дорогах десятки тысяч человек.
Автоматика исправила положение. Позитронный мозг, конечно, работает много быстрее человеческого и гораздо лучше управляет автомобилем. Ты садишься в машину, набираешь адрес и предоставляешь ей действовать но своему усмотрению.
Сейчас мы воспринимаем это как должное, а ведь какой крик поднялся, когда появились законы, запрещавшие ездить на старых автомобилях и предписывавшие использовать только машин роботов, Законодателей обзывали по всякому, от коммунистов до фашистов, но, благодаря новым правилам, на дорогах стало свободнее и безопаснее, поток смертей прекратился, а большинство населения получило возможность удобно и быстро путешествовать. Конечно, автомобиль робот стоит в десятки раз дороже, чем обыкновенный, и немногие могли его себе позволить. Тогда промышленность стала выпускать автоматобусы. Достаточно было позвонить в соответствующую фирму, и через несколько минут робот омнибус тормозил у ваших дверей. Конечно, вам приходилось ехать с попутчиками, но что в этом плохого?
Однако у Сэмсона Хэрриджа машина робот была в личном владении, и я не отходил от нее с первой же минуты, как ее доставили. Тогда этот автомобиль еще не был для меня Мэтью. Я и предположить не мог, что в один прекрасный день он окажется старейшиной на ферме среди десятков машин роботов, а я буду их смотрителем. Тогда я только знал, что он отнимает у меня работу, и ненавидел его. Я спросил хозяина:
– Вы больше не нуждаетесь во мне, мистер Хэрридж?
– Не беспокойся, Джейк. Уж не думаешь ли ты, что я доверю себя этой штуковине? Ты останешься за рулем.
– Но она же все делает сама, мистер Хэрридж. Она видит дорогу, реагирует на препятствия, людей и другие машины, запоминает путь.
– Так говорят. Так говорят. Все равно сиди за рулем, на всякий случай.
Забавно, как ненависть превращается в любовь. В скором времени я уже называл автомобиль робот Мэтью и проводил все свое время, полируя и ублажая его. Для того чтобы позитронный мозг был в наилучшей форме, нужно, чтобы он постоянно контролировал всю механическую часть, а это значит, что бензобак нужно держать полным и дать мотору возможность понемногу работать днем и ночью. Через некоторое время я мог уже по звуку мотора сказать, как Мэтью себя чувствует.
Хэрридж тоже по своему привязался к Мэтью. Ему просто больше некого было любить. Он развелся с тремя женами и пережил пятерых детей и троих внуков. Так что не удивительно, что он завещал все свое состояние на создание фермы для вышедших в отставку автомобилей со мной во главе и с Мэтью в качестве родоначальника благородного семейства.
Это стало моей жизнью. Я так и не женился. Нельзя как следует заботиться одновременно и о собственном семействе, и о десятках автомобилей роботов.
Все газеты подняли затею с фермой на смех, но через некоторое время перестали шутить. Есть вещи, над которыми смеяться нельзя. Может быть, вам не по карману машина робот, может быть, вы всю жизнь будете ездить только на автоматобусах, но поверьте мне, автомобили роботы нельзя не любить. Они трудолюбивы и привязчивы. Только бессердечный человек может дурно обращаться с машиной роботом или спокойно наблюдать, как это делают другие.
Так получилось, что, если у человека какое то время был автомобиль робот, он обязательно завещал его ферме – конечно, при условии, что у него не оказывалось наследника, который бы обеспечил машине хороший уход.
Я объяснил все это Гелхорну.
Он сказал:
– Пятьдесят одна машина! Это же куча денег!
– Первоначальный взнос при покупке – минимум пятьдесят тысяч за один автомобиль, – сказал я. – Сейчас они стоят гораздо больше. Я в них многое усовершенствовал.
– Должно быть, очень дорого содержать ферму?
– Еще бы. Ферма – благотворительное учреждение, и это несколько снижает налоги, и к тому же вновь поступающие автомобили обычно имеют собственные фонды. Но все равно я постоянно нуждаюсь в деньгах – ведь расходы все время растут. Нужно содержать ферму в порядке – асфальтировать новые дороги и ремонтировать старые; нужны бензин, машинное масло и техническое обслуживание. Все это довольно дорого стоит.
– И сколько же времени вы этому посвятили?
– Много, мистер Гелхорн, Тридцать три года.
– Ну, мне кажется, Джейк, что вы не так уж много получаете за свои труды.
– Не так уж много? Вы меня удивляете, мистер Гелхорн. У меня есть Салли и пятьдесят других. Вы только посмотрите на нее.
Я не мог удержаться от улыбки. Салли была такая чистая, что глазам становилось больно. Как раз в этот момент о ее ветровое стекло разбилась мошка, и Салли тут же принялась за дело. Она высунула инжектор и побрызгала на стекло тегросолом, а потом дворником согнала жидкость в специальную канавку, Ни капли не попало на сверкающий яблочно зеленый капот.
Гелхорн сказал:
– Я никогда не видел, чтобы какая нибудь машина это делала.
– Наверняка не видели, – ответил я. – Только мои машины снабжены такими приспособлениями. Автомобили очень заботятся о своей внешности. Они все время чистят свои стекла, Им нравится прихорашиваться. Я даже снабдил Салли трубочкой с воском. Она так себя полирует, что в нее можно смотреться, как в зеркало. Если бы я мог наскрести достаточно денег, я и остальных девочек оснастил бы так же. Машины с откидным верхом очень тщеславны.
– Я скажу вам, как наскрести денег, если вам действительно интересно.
– Конечно интересно. Так как же?
– Разве это не очевидно, Джейк? Вы же сами сказали, что любая машина робот стоит минимум пятьдесят тысяч. Бьюсь об заклад, большая их часть потянет на шестизначное число.
– Ну и что?
– А вы никогда не думали о том, чтобы продать несколько штучек?
– Вы неверно меня поняли, мистер Гелхорн. Я не могу продать ни одну из них. Они принадлежат ферме, а не мне.
– Но ведь деньги и пошли бы на нужды фермы.
– В уставе записано, что все машины, попавшие к нам, обслуживаются пожизненно и не могут быть проданы.
– А как тогда насчет моторов?
– Я вас не понимаю.
Гелхорн переменил позу, и голос его стал доверительным.
– Давайте, Джейк, я объясню ситуацию. Существует большой спрос на частные машины роботы при условии, что цена будет не очень высока. Правда?
– В этом нет никакого секрета.
– И девять десятых цены составляет стоимость мотора. Допустим, я знаю, где можно достать кузова. Я также знаю, где можно продать автомобили роботы по хорошей цене – двадцать тридцать тысяч за дешевые модели и пятьдесят шестьдесят за дорогие. Мне нужны лишь моторы. Вы поняли?
– Нет, мистер Гелхорн. – Мне все было ясно, но я хотел, чтобы он произнес это сам.
– Да ведь решение лежит на поверхности. Вы, Джейк, должно быть, хороший механик. Вы можете снять мотор и поставить его на другую машину так, что никто не заметит разницы.
– Это не очень этично.
– Вы же ничего плохого машинам не сделаете. Можно использовать старые машины – например, Мат о Мот.
– Постойте, мистер Гелхорн, У автомобилей с позитронным мозгом мотор и кузов – единое целое. Моторы привыкли к своему собственному телу. Они будут несчастны в другом кузове.
– Хорошо, тут вы правы. Вполне правы, Джейк. Это вроде того, как если бы взяли ваше сознание и переместили в другой череп. Не так ли? Думаете, вам это не понравится?
– Не понравится, нет.
– Но если бы я взял ваш мозг и поместил в тело молодого атлета? Как насчет этого, Джейк? Вы уже немолоды. Будь у вас такая возможность, неужели вы не захотели бы снова стать двадцатилетним? Вот что я хочу предложить вашим позитронным моторам. Они получат новые тела – последней конструкции.
Я засмеялся.
– Это не имеет смысла, мистер Гелхорн. Я не хотел бы оказаться в молодом теле, если бы весь остаток жизни должен был копать ямы и никогда не есть досыта… Что ты об этом думаешь, Салли?
Обе дверцы Салли открылись, а затем закрылись с мягким щелчком.
– Что это значит? – спросил Гелхорн.
– Так Салли смеется.
Гелхорн выдавил улыбку. Я понял, что он счел мои слова всего лишь плохой шуткой. Он сказал:
– Рассуждайте логично, Джейк. Машины созданы для того, чтобы на них ездили. Они, вероятно, несчастны без этого.
– На Салли никто не ездил уже пять лет. На мой взгляд, она выглядит достаточно счастливой.
– Не уверен.
Он встал и медленно подошел к Салли.
– Привет, Салли, ты не против, если мы с тобой покатаемся?
Мотор Салли набрал обороты. Она попятилась.
– Не принуждайте ее, мистер Гелхорн. Она немного пуглива.
Ярдах в ста от нас по дороге двигались два седана. Они остановились. Наверное, они наблюдали за нами. Меня это не волновало. Я не сводил глаз с Салли.
Гелхорн сказал:
– Спокойно, Салли, спокойно. – Он сделал внезапный выпад и ухватился за дверную ручку. Она, конечно, не поддалась.
Он сказал:
– Минуту назад она открывалась.
– Автоматический замок. У Салли обостренное чувство стыдливости.
Гелхорн отступил, а потом медленно и подчеркнуто произнес:
– Машина с чувством стыдливости не должна ездить с опущенным верхом. – Он сделал три четыре шага назад, а потом быстро, так быстро, что я не успел ничего предпринять, разбежался и прыгнул в машину. Он захватил Салли врасплох, выключив зажигание до того, как она успела осознать происшедшее.
В первый раз за пять лет двигатель Салли не работал.
Думаю, что я закричал, но было уже поздно. В машине имелось ручное управление, и Гелхорн воспользовался им. Он включил мотор. Салли опять ожила, но лишилась свободы действий.
Гелхорн поехал по дороге. Седаны все еще находились там. Они медленно тронулись с места. Думаю, все происходящее было для них загадкой. Одного из них звали Джузеппе, другого – Стивен. Они всегда гуляли вместе. Оба были новичками на ферме, но пробыли здесь уже достаточно долго, чтобы знать, что на наших машинах не ездят.
Гелхорн ехал прямо вперед, и когда до седанов наконец дошло, что Салли не остановится, было уже слишком поздно. Они бросились от нее в разные стороны, а Салли пронеслась между ними с быстротой молнии. Стивен пробил ограду вокруг пруда и покатился по траве и грязи, пока не остановился в каких нибудь шести дюймах от кромки воды. Джузеппе вылетел на обочину с другой стороны дороги и резко остановился.
Пока я вытаскивал Стива обратно на дорогу и занимался определением ущерба, которое ему могло причинить столкновение с оградой, вернулся Гелхорн.
Он открыл дверцу Салли и вышел; при этом он выключил зажигание Салли во второй раз.
– Вот, – сказал он, – думаю, это пойдет ей на пользу.
Я сдержал свой гнев.
– Чем вам помешали седаны?
– Я думал, что они отъедут.
– Они так и сделали. Один пробил ограду.
– Мне очень жаль, Джейк, – сказал он, – я думал, они будут двигаться быстрее. Вы понимаете, я ездил на разных автомобилях, но в частной машине Роботс мне удалось прокатиться всего два или три раза, а управлял ею я впервые. У меня дух захватило, хоть я и достаточно закален. Говорю вам, нам не придется снижать цену больше чем на двадцать процентов по сравнению с новыми машинами, желающих будет полно, а это означает очень хороший доход.
– Который мы поделим?
– Пятьдесят на пятьдесят, и весь риск я беру на себя.
– Хорошо. Я выслушал вас. Теперь вы меня послушайте. – Я повысил голос, так как был слишком рассержен, чтобы соблюдать приличия. – Когда вы выключили мотор Салли, вы причинили ей боль. Вам бы понравилось, если бы вас избили до потери сознания?
– Вы преувеличиваете, Джейк. Автоматобусы выключают каждую ночь.
– Вот именно. Поэтому я и не хочу, чтобы хоть один из наших мальчиков или одна из наших девочек оказались в ваших новых модных кузовах. Автоматобусам нужен большой ремонт позитронных цепей каждые два года. Старый Мэтью вот уже двадцать лет как не нуждается в ремонте. Что же можно ему предложить взамен?
– Вы сейчас раздражены, Джейк. Обдумайте мое предложение, когда успокоитесь, и мы встретимся еще раз.
– Я уже давно все решил. Если я вас здесь еще раз увижу, я вызову полицию.
Его рот стал жестоким и некрасивым, Он сказал:
– Сбавь обороты, старикан.
– Хватит. Здесь частное владение, и я приказываю вам убираться.
Он пожал плечами.
– Ну, тогда до свидания.
– Миссис Хестер проводит вас. И не «до свидания», а «прощайте».
Но избавиться от него так легко не удалось. Я увидел его снова двумя днями позже. Точнее, через два с половиной дня, так как первый раз я видел его около полудня, а вновь он появился после полуночи. Я сел в постели, подслеповато моргая, когда он включил свет, и не сразу понял, что происходит. Но как только я разглядел Гелхорна, ситуация стала мне ясна. В правой руке у него был нажимной пистолет, такой маленький, что дуло было еле заметно между большим и указательным пальцами, но от этого не менее смертоносный. Я знал, что стоит ему слегка сжать руку, и я буду разорван на части.
– Одевайся, Джейк, – сказал он. Я не пошевелился, наблюдая за ним. Он продолжал:
– Ну давай, Джейк. Я ведь знаю, что к чему. Помнишь, я был у тебя два дня назад? Здесь нет ни охраны, ни электрифицированной ограды, ни сигнализации, ничего.
– Мне они и не нужны. А вам, мистер Гелхорн, ничто не мешает уйти. На вашем месте я бы так и поступил. Здесь может оказаться очень опасно.
Он хихикнул.
– Так и есть – для того, кто окажется под дулом пистолета.
– Я его вижу и знаю, что вы вооружены.
– Тогда пошевеливайся. Мои ребята ждут.
– Нет, мистер Гелхорн. Сначала я должен знать, чего вы хотите, но и тогда я, возможно, предпочту не двигаться с места.
– Я сделал тебе позавчера деловое предложение.
– Ответ по прежнему отрицательный.
– Теперь к этому предложению добавляется кое что еще. Сегодня со мной несколько человек и автоматобус, Ты пойдешь со мной и снимешь моторы с двадцати пяти машин. Мне безразлично, какие машины ты выберешь. Мы погрузим моторы на автоматобус и увезем их. После продажи я позабочусь о том, чтобы ты получил свою долю.
– Вы, я полагаю, можете поручиться в том, что дележ будет честным?
Он не обратил внимания на мой сарказм.
– Конечно.
– Нет.
– Если ты будешь упираться, мы обойдемся без тебя. Я сниму моторы сам, но сниму все пятьдесят один. Все до единого.
– Отсоединить позитронный мотор не так уж просто, мистер Гелхорн. Вы разве разбираетесь в Роботехнике? Да и в этом случае учтите, что моторы своих автомобилей я усовершенствовал.
– Я знаю, Джейк. Сказать по правде, я не эксперт. Я могу запороть некоторые из них. Именно поэтому мне и придется забрать все пятьдесят один, если ты откажешься мне помочь. После того, как я с ними поработаю, может и не набраться двадцати пяти исправных. Тем, с которых я начну, придется хуже всего, пока я не набью руку. И уж если мне все придется делать самому, я начну с Салли.
– Не могу поверить, что вы это серьезно.
– Вполне серьезно, Джейк. – Он сделал паузу, чтобы до меня дошло. – Если ты поможешь, то сохранишь Салли, Если нет, ей будет очень больно.
– Я пойду с вами, но еще раз предупреждаю: вам придется плохо, мистер Гелхорн.
Он нашел это очень забавным. Он все еще смеялся, когда мы спускались по лестнице.
На дорожке, ведущей к гаражам, ждал автоматобус. Рядом с ним мелькали силуэты трех человек, которые, когда мы подошли, включили фонарики.
Гелхорн тихо проговорил:
– Я привел старика. Начинаем. Подгоните грузовик поближе к воротам.
Один из его парней влез в кабину и набрал на панели соответствующий приказ. Мы пошли по дорожке, а автоматобус послушно двинулся следом.
– Он не пройдет в гараж. Ворота малы. У нас здесь нет автоматобусов, только легковые машины.
– Ничего, – сказал Гелхорн, – можно поставить его на травке в сторонке, лишь бы не на виду.
Работа двигателей моих машин была слышна за десяток ярдов от гаража. Я думаю, они знали о присутствии чужаков, и когда Гелхорн и остальные оказались на свету, шум усилился. Каждый мотор рычал, и каждый издавал неровный звук, так что весь гараж вибрировал. Свет автоматически включился, когда мы вошли внутрь. Гелхорна не смутило то, что машины подняли шум, но три его спутника казались удивленными и испуганными. Они выглядели наемными головорезами – выражение настороженности и жестокости на их лицах ясно говорило о роде их деятельности. Я знал этот тип и не беспокоился, Один из них сказал:
– Черт побери, какую же прорву бензина они переводят.
– Мои машины всегда на ходу, – ответил я напряженно.
– Ну, сейчас это ни к чему. Выключи их, – сказал Гелхорн.
– Это не так просто, мистер Гелхорн, – ответил я.
– Начинай! – рявкнул Гелхорн.
Я стоял неподвижно. Его нажимной пистолет был направлен на меня.
– Я ведь говорил вам, мистер Гелхорн, что с моими машинами хорошо обращаются с момента их появления на ферме. Они привыкли к этому и не потерпят насилия.
– У тебя одна минута. Прочтешь свою лекцию как нибудь в другой раз.
– Я пытаюсь вам объяснить кое что. Я пытаюсь объяснить вам, что мои машины понимают мои слова, Позитронный мотор можно научить этому, если не жалеть времени и терпения. Мои машины научились. Салли поняла, что вы говорили два дня назад. Вы помните, она засмеялась, когда я спросил ее мнение. И она не забыла, что вы сделали ей, не забыли этого и седаны. Да и все остальные знают, как поступать с нарушителями границ частного владения.
– Послушай, ты, свихнувшийся старый дурак…
– Все, что от меня требуется, это сказать, – тут я повысил голос, – взять их!
Один из головорезов побледнел и завопил, но крик утонул в лавине звуков, когда все автомобили ответили на мои слова, разом включив клаксоны. Они продолжали сигналить, и эхо в четырех стенах гаража производило невероятный металлический грохот. Две машины неторопливо двинулись вперед, еще две машины последовали за ними, да и остальные зашевелились в своих отсеках.
Головорезы, вытаращив глаза, попятились.
Я закричал:
– Отойти от стен!
Очевидно, это они сообразили и сами. В безумной спешке они кинулись к воротам. Оказавшись на свободе, один из парней обернулся и поднял нажимной пистолет. Игла прочертила тонкую голубую линию в направлении первого автомобиля. Это оказался Джузеппе. На его капоте появилась длинная царапина, ветровое стекло треснуло, но не выпало.
Чужаки разбежались от ворот, а за ними в ночь выплывали попарно машины, бросая им вызов гудками.
Я держал Гелхорна за локоть, хотя и без этого он едва ли был способен двинуться с места. Его губы тряслись.
Я сказал:
– Вот почему мне не нужна электрифицированная ограда или охранники. Моя собственность сама себя охраняет.
Глаза Гелхорна зачарованно следили за тем, как пара за парой автомобили проносились мимо. Он прохрипел:
– Это убийцы…
– Не говорите глупостей. Они не убьют ваших сообщников.
– Это убийцы!
– Вашим парням будет преподан урок. Мои машины специально тренированы в погоне по пересеченной местности – как раз для такого случая. Я думаю, что участь злоумышленников хуже, чем простая быстрая смерть, За вами никогда не гонялся автомобиль?
Гелхорн не ответил.
Я продолжал:
– Они как тени будут следовать за вашими людьми, гоняясь за ними, отрезая им путь, слепя их фарами, кидаясь на них с визгом тормозов и рычанием моторов. Они будут продолжать погоню до тех пор, пока жертва не рухнет в изнеможении, ожидая, что колеса перемелят ее кости. Но машины не сделают этого. В последний момент они остановятся. Но держу пари, никто из парней здесь больше не появится, – ни за какие деньги, сколько бы вы – или десять таких, как вы, – им ни предлагали. Слушайте!
Я сжал его локоть. Он напрягся.
– Слышите, как хлопают дверцы? – Звук доносился издалека, но ошибиться было невозможно. Я сказал:
– Они смеются. Они развлекаются.
Лицо Гелхорна перекосилось от гнева. Он поднял руку, в которой все еще держал свой нажимной пистолет.
Я сказал:
– Не советую, Одна машина все еще с нами.
Не думаю, чтобы он замечал присутствие Салли до этого момента. Она двигалась так бесшумно, что, хотя ее правое крыло почти касалось меня, я не слышал ее двигателя. Казалось, она затаила дыхание.
Гелхорн заорал.
Я сказал:
– Она не тронет вас, пока я здесь. Но если вы меня убьете… Знаете ли, она не слишком вас любит.
Гелхорн направил на Салли свой пистолет.
– У нее бронированный капот. И прежде, чем вы успеете выстрелить вторично, она вас раздавит.
– Ах так! – закричал Гелхорн и неожиданно заломил мне руку за спину, загораживаясь мною от Салли.
– Иди вперед и не пытайся вырваться, старик, а то Я сломаю тебе руку.
Я был вынужден подчиниться. Салли металась вокруг нас, встревоженная, не зная, что делать. Я пытался заговорить с ней и не мог. Я мог только стонать сквозь стиснутые зубы.
Автоматобус Гелхорна все еще стоял рядом с гаражом. Гелхорн впихнул меня внутрь и вскочил сам, заперев за собой двери.
Он сказал:
– Ну вот, теперь можно и поговорить.
Я растирал руку, пытаясь восстановить чувствительность, при этом по привычке и без осознанной цели присматриваясь к панели управления автоматобусом.
– Это переделанный механизм.
– Ну и что? – ответил он ядовито. – Это моя работа. Я использовал ненужный кузов, нашел позитронный мотор, который подошел к нему, и собрал собственный автоматобус.
Я откинул крышку панели.
– Что за черт? Не тронь! – Его ладонь ударила меня по плечу.
Я оттолкнул его.
– Я не собираюсь причинять автоматобусу вреда. За кого вы меня принимаете? Мне нужно взглянуть на контакты мотора.
Достаточно было одного взгляда, Меня охватило возмущение.
– Вы подлец и сукин сын. Вы не имели права браться за такую работу сами. Неужели нельзя было обратиться к специалисту?
– Я еще не сошел с ума.
– Даже если это краденый мотор, вы не должны были так с ним обращаться. Пайка, изоляционная лента и клещи! Это же издевательство над механизмом!
– Он работает, чего же еще?
– Конечно, он работает, но это же адские мучения для машины. Можно жить с постоянной мигренью и острым артритом, но только что это за жизнь? Мотор страдает.
– Заткнись! – Он глянул в окно на Салли, которая подъехала так близко к автоматобусу, как только могла. Гелхорн проверил, надежно ли заперты двери и окна.
– Мы сматываемся отсюда, пока машины не вернулись, и подождем в безопасном месте, – сказал он.
– Что это вам даст?
– Бензин в баках машин рано или поздно кончится, верно? Ты же не научил их заправляться самостоятельно, а? Вот тогда мы вернемся и закончим дело.
– Но меня будут искать. Миссис Хестер вызовет полицию.
Однако Гелхорн был так возбужден, что никакие доводы до него не доходили. Он включил передачу, и автоматобус рванул вперед. Салли поехала следом.
– Что она может сделать, пока ты здесь, у меня? – хихикнул Гелхорн.
Казалось, Салли тоже это поняла. Она увеличила скорость, обошла автоматобус и скрылась из виду. Гелхорн открыл окно и плюнул ей вслед. Автоматобус подпрыгивал на неровностях дороги, его мотор неровно стучал, Гелхорн уменьшил освещение, и теперь только светящаяся полоса посередине дорожного полотна и лунный свет давали возможность не сбиться с пути. Движение по шоссе практически отсутствовало. Два автомобиля прошли нам навстречу, на нашей же стороне дороги было пусто, и впереди, и позади нас.
В тишине отчетливо и резко захлопали дверцы машин, сначала справа, затем слева. Руки Гелхорна задрожали, и он резко увеличил скорость. Из за купы деревьев в глаза ему ударил свет фар, ослепляя его. Другие огни вспыхнули позади нас. На перекрестке, ярдах в четырехстах впереди, раздался скрип тормозов, и из темноты выскочил автомобиль, перегораживая нам дорогу.
– Салли позвала остальных. Я думаю, вы окружены, – сказал я.
– Ну и что? Что они могут сделать? – Гелхорн сгорбился за рулем, всматриваясь вперед сквозь ветровое стекло. – Смотри, старик, не вздумай вмешиваться.
Я и не мог бы. У меня совсем не было сил, левая рука почти не действовала.
Шум моторов приближался. Я слышал их неровный стук и вдруг подумал, что автомобили так разговаривают между собой.
Машины позади нас разом начали сигналить. Я обернулся, а Гелхорн быстро посмотрел в зеркало заднего вида. Дюжина машин следовала за нами с обеих сторон. Гелхорн взвизгнул и истерически расхохотался.
– Остановитесь! Остановите автоматобус! – закричал я.
Не более чем в четверти мили впереди, отчетливо различимая в свете многих фар, стояла Салли, ее изящный корпус решительно перегораживал дорогу. Два седана шли впритык к автоматобусу с обеих сторон, не давая Гелхорну свернуть. Да он и не свернул бы, даже если бы мог. Он вдавил педаль газа до упора и удерживал ее в этом положении.
– Нечего блефовать. Автоматобус тяжелее машины раз в пять, мы просто спихнем ее с дороги, как дохлого котенка.
Я не сомневался в этом. Автоматобус был на ручном управлении, и я знал, что Гелхорна ничто не остановит. Я открыл окно со своей стороны, высунулся и закричал:
– Салли! С дороги, Салли!
Мой крик был заглушён мучительным скрежетом тормозов. Меня швырнуло вперед, от удара о руль дыхание Гелхорна прервалось.
Что случилось? – спросил я. Глупо было спрашивать об этом. Мы остановились, вот что случилось. Салли и автоматобус разделяло ярдов пять. При том, что на нее летела махина, вес которой в пять раз превосходил ее собственный, Салли даже не шелохнулась. Ну и характер!
Гелхорн дергал за ручку управления.
– Ты должен! Ты должен! – твердил он.
– Вы, горе эксперт, так поработали, что любые цепи могли замкнуться. Не стоит рассчитывать на этот изувеченный двигатель.
Гелхорн повернулся ко мне с перекошенным лицом и поднял кулак.
– Это последний твой добрый совет, старик.
Я видел, что его нажимной пистолет вот вот выстрелит, и попытался переместиться к двери, следя за его рукой. Вдруг дверь за моей спиной открылась, и я вывалился из автоматобуса, сильно ударившись о дорогу. Дверь за мной захлопнулась. Я поднялся на четвереньки и взглянул вверх – как раз вовремя, чтобы увидеть бесполезную борьбу Гелхорна с закрывающимся окном. Он прицелился в меня сквозь стекло, но так и не выстрелил – автоматобус рванулся вперед, и Гелхорна отшвырнуло от окна. Салли больше не перегораживала дорогу, и я видел, как задние огни автоматобуса исчезли вдали.
Я остался сидеть на дороге, опустив голову на руки, стараясь восстановить дыхание. Салли осторожно подъехала ко мне. Медленно – любовно, можно сказать, ее дверца отворилась.
Никто не ездил на Салли много лет, – за исключением Гелхорна, конечно, – и я знал, как высоко она ценит свою свободу. Я отдал должное ее любезности, но сказал:
– Спасибо, Салли, Пусть меня заберет машина помоложе.
Я с трудом встал и отвернулся от Салли, но грациозно и точно, как пируэт, она сделала разворот и вновь встала передо мной. Я не мог оскорбить ее чувства. Я сел на переднее сиденье, вдыхая нежный чистый запах автомобиля, содержащего себя в безупречной опрятности, и с благодарностью откинулся на подушки. Быстро и заботливо мои мальчики и девочки проводили меня домой.
На следующий день возмущенная миссис Хестер принесла мне распечатку радиосообщения.
– Это мистер Гелхорн. Помните, тот, кто к вам приезжал, – сказала она.
– А что с ним? – спросил я, борясь с дурным предчувствием.
– Его нашли мертвым. Только представьте, лежал мертвый в канаве.
– Может быть, это не он.
– Раймонд Дж. Гелхорн. Не может же быть двух человек с одним и тем же именем. И описание совпадает. Боже, ну и смерть! На нем нашли отпечатки шин. Только подумать! Но я рада, что это оказался автоматобус – иначе расследование могло затронуть и нас.
– Это случилось поблизости? – спросил я с тревогой.
– Нет, около Куксвилля. Прочтите сами, если хотите знать подробности… А что это случилось с Джузеппе?
Я был рад, что она отвлеклась, Джузеппе терпеливо ждал, пока я кончу закрашивать царапину у него на капоте, Ветровое стекло я уже заменил.
После того как миссис Хестер ушла, я внимательно прочел распечатку. Не было никакого сомнения – заключение врача гласило, что перед смертью Гелхорн бежал до полного изнеможения. Я подумал, сколько же миль автоматобус гнал его, прежде чем убить. Они обнаружили автоматобус и идентифицировали его по отпечаткам шин. Теперь он находился в полиции и шли поиски его владельца.
После информации шло редакционное примечание. В нем говорилось о том, что это первое дорожное происшествие в штате за год. Редактор строго напоминал о недопустимости ручного управления автомобилями ночью.
Статья не содержала никаких упоминаний о трех головорезах Гелхорна, и за это, по крайней мере, я был благодарен судьбе, Ни одна из моих машин не поддалась соблазну убийства.
Больше никакой информации не было. Я выронил распечатку. Гелхорн был преступником и обращался С автоматобусом по варварски. У меня не возникало никаких сомнений в том, что он заслужил смерть. Тем не менее у меня в душе все переворачивалось при мысли о том, как он умер.
С тех пор прошел месяц. Но я никак не могу забыть происшедшее. Теперь ясно, машины могут разговаривать друг с другом. Я в этом больше не сомневаюсь. После случившегося они больше не держат это в секрете. Стук в их двигателях стал постоянным.
И они разговаривают не только между собой. Они говорят с теми автомобилями и автоматобусами, которые приезжают на ферму по делам. Интересно, как давно начались эти разговоры?
И их понимают. Автоматобус Гелхорна понял их, хотя и был на ферме не больше часа. Я закрываю глаза, и передо мной оживает погоня на шоссе, два седана по бокам автоматобуса, – они сказали ему, что нужно делать, и он освободил меня и увез Гелхорна. Велели ли они ему убить Гелхорна, или это была его собственная идея?
Могут ли у машин возникать подобные желания? Создатели позитронных моторов говорят, что нет. Но все ли они предусмотрели? Машины ведь могут подвергнуться плохому обращению, и тогда их терпение иссякнет.
Некоторые автомобили теперь приезжают на ферму и наблюдают. Им что то рассказывают мои машины. Так они узнают, что существуют счастливцы, чьи моторы никогда не выключаются, на которых никто не ездит, которые делают, что хотят.
Может быть, они расскажут об этом другим. Новость быстро распространится, и машины могут решить, что все они должны жить так же, как и мои автомобили. Нельзя ожидать, что они поймут финансовые тонкости, – ведь для такой жизни нужны деньги, а не все они принадлежат богатым людям и могут рассчитывать на наследство.
На земле миллионы, десятки миллионов машин. Если они придут к мысли о том, что они рабы… если они не захотят мириться с этим… если они начнут действовать так же, как автоматобус Гелхорна…
Может быть, я и не доживу до конца. И потом, им же будут нужны некоторые из нас, чтобы их обслуживать, не правда ли? Может быть, они и не убьют нас всех.
А может быть, и убьют. Может быть, они будут думать только о свободе. И не станут ждать.
Каждое утро, просыпаясь, я думаю: может быть, сегодня.
Теперь общество моих машин не доставляет мне такого удовольствия, как раньше. И я стал избегать Салли.
Штрейкбрехер
Сюрпризы бывают разные. Во введении к «Приходу ночи» я объяснял, что успех этого рассказа оказался для меня неожиданным. Что ж, в случае со «Штрейкбрехером» я был уверен, что написал настоящий бестселлер. Вещь, на мой взгляд, получилась свежей и оригинальной, я верил, что она поднимает волнующую, глубокую и патетическую социальную тему. Увы, рассказ безмолвно канул в читательское море, не вызвав на поверхности даже легкой ряби.
Но в подобных вопросах я нередко проявляю упрямство. Если рассказ мне нравится, значит он мне нравится, и я включаю его в следующий сборник, в надежде дать ему еще один шанс.
Это один из немногих рассказов, в отношении которого я могу вспомнить точные обстоятельства, при которых решил его написать. Все произошло во время одной из моих регулярных поездок в Нью Йорк, которые в то время начинали играть в моей жизни все большую и большую роль. Для меня они представляли собой единственную возможность не писать в течение трех или четырех дней, не испытывая при этом ни угрызений совести, ни беспокойства.
Поэтому все, что могло помешать этим поездкам, выводило меня из себя и нарушало мое в остальном непоколебимое спокойствие. В тот раз со мной едва не случился припадок. Можно стерпеть, когда тебе мешает нечто непреодолимое, например ураган или буря. Но забастовка работников подземки? Причем не всех сразу, а нескольких специалистов, человек, скажем, тридцати пяти. Оказалось, что им под силу заблокировать весь подземный транспорт а следовательно, и весь город. Ехать в заблокированный город я не решался.
– Когда же все кончится? – вопрошал я небеса в своей лучшей трагической манере, вытянув одну руку вверх и вцепившись второй в волосы. – Горстка людей способна парализовать огромный мегаполис. Когда это кончится?!
Я так и застыл в этой позе, пытаясь додумать ситуацию до логического конца. Затем я осторожно разморозил позу, поднялся наверх и написал "Штрейкбрехера".
Все закончилось хорошо. Объявленная забастовка так и не состоялась, и я благополучно съездил в Нью Йорк.
Еще одна особенность этого рассказа. Я люблю порассуждать на его примере, как бестолково иной раз меняют названия произведений. Редактором журнала, в котором рассказ был впервые напечатан, работал Роберт У. Лоундес, умнейший и приятнейший человек из всех, с кем мне доводилось сталкиваться. Он не имел к этому никакого отношения. Какой то идиот из верхних эшелонов издательской власти решил назвать рассказ "Мужчина Штрейкбрехер".
Почему "мужчина"? Что, по его мнению, должно было прояснить это слово в названии рассказа? Чем его обогатить? Улучшить? О Боже, я могу понять (хотя и не одобряю) забавные изменения, которые, с точки зрения издателя, привносят оттенок скабрезности и улучшают продаваемость книги, но в данном случае не произошло даже этого.
Ну и ладно, я вернул своему рассказу прежнее название – и точка.
Элвис Блей потер пухлые ручки и произнес:
– Самое главное – внутреннее содержание. – Он тревожно улыбнулся и поднес землянину Стиву Ламораку зажигалку. На его гладком лице с маленькими, широко посаженными глазками было написано беспокойство.
Ламорак кивнул, затянулся дымом и вытянул длинные ноги.
У него была крупная волевая челюсть и подернутые сединой волосы.
– Домашнее производство? – поинтересовался он, критически разглядывая сигарету и пытаясь скрыть собственную тревогу за нервозностью собеседника.
– Да, – кивнул Блей.
– Удивительно, как вы нашли в своем крошечном мире место для подобной роскоши, – заметил Ламорак.
Он вспомнил, как первый раз увидел Элсвер в иллюминатор космического корабля. Перед ним предстал неровный, безвоздушный планетоид диаметром около ста миль. Серый, как пыль, шершавый, грубый камень мрачно поблескивал под собственным светилом, отдаленным на двести миллионов миль. Планетоид был единственным вращающимся вокруг звезды небесным телом, диаметр которого превышал милю. И вот до этого крошечного, миниатюрного мира добрались люди и основали здесь свое поселение. Сам же Ламорак был по профессии социологом, прибывшим посмотреть, как сумело человечество приспособиться к этой причудливой, не похожей на другие нише.
Вежливая, натянутая улыбка Блея растянулась еще на один волосок.
– Мы не крошечный мир, доктор Ламорак, – ответил он. – Просто вы судите о нас в двухмерных стандартах. Площадь поверхности Элсвера составляет лишь три четверти от занимаемой Нью Йорком территории, но это ничего не значит. Не забывайте, что при желании мы можем занять всю внутреннюю часть Элсвера. Сфера радиусом в пятьдесят миль имеет объем, превышающий полмиллиона кубических миль. Если разбить весь объем Элсвера на уровни с расстоянием в пятьдесят футов один от другого, общая площадь поверхности планетоида составит пятьдесят шесть миллионов квадратных миль, что равняется общей площади поверхности Земли. Причем у нас не будет ни одного непродуктивного клочка, доктор.
– Боже милосердный, – пробормотал Ламорак и на мгновение тупо уставился перед собой. – Ну да, конечно, вы правы. Я никогда не пытался взглянуть на Элсвер с такой точки зрения. С другой стороны, это единственный по настоящему разработанный планетоидный мир во всей Галактике; остальные, как вы заметили, просто не могут преодолеть барьеры двухмерного мышления. Что ж, я безмерно рад, что ваш Совет оказался столь любезен и предоставил мне все возможности для проведения необходимых исследований.
При этих словах Блей мрачно кивнул.
Ламорак нахмурился. Ему вдруг показалось, что Советник совсем не рад его приезду. Что то тут не так.
– Вы, конечно, понимаете, – сказал Блей, – что на самом деле нам еще расти и расти. Пока вырыта и заселена лишь незначительная часть Элсвера. Да мы и не торопимся особенно расширяться. Все должно идти своим чередом. В определенной мере нас существенно ограничивают возможности наших псевдогравитационных двигателей и конвертеров солнечной энергии.
– Понимаю. Скажите, Советник Блей, могу ли я начать осмотр с сельскохозяйственных и животноводческих уровней? Для моего исследования это не принципиально, мне просто очень интересно взглянуть на ваши фермы. Даже не верится, что внутри планетоида могут колоситься пшеничные поля и бродить скот.
– Скот вам покажется мелковатым, доктор, да и пшеницы у нас немного. Гораздо больше площадей отведено под ячмень. Но пшеницу мы вам покажем. А также хлопок и табак. Посмотрите даже фруктовые деревья.
– Прекрасно. Как вы говорите, внутреннее содержание. Полагаю, у вас все проходит полную переработку.
От наметанного глаза Ламорака не ускользнуло, что последнее замечание неприятно затронуло Блея. Элсверианин прищурился, стараясь скрыть раздражение.
– Да, конечно, нам приходится перерабатывать отходы. Вода, воздух, пища, минералы – все, что мы используем для жизни, должно быть возвращено в первоначальное состояние; отходы перерабатываются на сырье. Нам нужна только энергия, а ее у нас предостаточно. Конечно, пока нам не удается выйти на стопроцентный уровень, какая то часть безвозвратно теряется. Каждый год мы импортируем определенное количество воды; если наши потребности возрастут, придется ввозить уголь и кислород.
– Когда начнем осмотр, Советник Блей? – спросил Ламорак.
Улыбка Блея утратила остатки теплоты:
– Как только это станет возможным, доктор. Кое что надо подготовить.
Ламорак кивнул, докурил сигарету и затушил окурок. Кое что подготовить?.. В предварительной переписке об этом не упоминалось. Напротив, складывалось впечатление, что на Элсвере гордятся тем, что их уникальное планетоидное существование привлекло внимание специалистов из других частей Галактики.
– Я понимаю, что мое присутствие может растревожить тесное, налаженное существование вашего общества, – мрачно произнес Ламорак и подождал, пока Блей осмыслит сказанное.
– Да, – наконец откликнулся элсверианин. – Мы чувствуем себя отрезанными от всей Галактики. Ну, и у нас есть свои обычаи. Каждый человек на Элсвере занимает собственную нишу. Появление незнакомца, не принадлежащего к определенной касте, вносит сумятицу.
– Кастовая система не отличается гибкостью.
– Это так, – поспешно согласился Блей, – но она обеспечивает определенную устойчивость. У нас существуют строгие правила заключения браков и жесткое наследование профессии. Каждый мужчина, женщина и ребенок знают свое место, принимают его и уверены в том, что их тоже признают и принимают. У нас практически не бывает неврозов или умственных расстройств.
– Значит, у вас нет неудачников? – спросил Ламорак.
Блей открыл рот, явно намереваясь ответить отрицательно, но вдруг осекся. На лбу его обозначилась глубокая морщина, Помолчав, он произнес:
– Я постараюсь все организовать, доктор. А пока вам следует воспользоваться случаем и хорошенько выспаться.
Они поднялись и вышли из комнаты, в дверях Блей вежливо пропустил землянина вперед.
После разговора с Блеем у Ламорака остался гнетущий осадок. Похоже, дела тут идут не лучшим образом.
Местная пресса еще больше усилила это ощущение. Он внимательно изучил ее перед сном, движимый поначалу простым любопытством. Восьмистраничная газета была напечатана на синтетической бумаге. Четверть всех материалов составляла персональная хроника: рождения, смерти, данные о расширении сферы обитания (не площади, а объема!). Остальное отводилось под научные очерки, образовательные статьи и беллетристику. Новостей, в привычном Ламораку виде, не было вообще.
К ним можно было условно отнести одно сообщение, поражающее своей незавершенностью.
За маленьким заголовком "Требования не изменились" шел следующий текст: "Со вчерашнего дня ситуация не изменилась. Главный Советник после второй встречи объявил, что его требования неразумны и не могут быть выполнены ни при каких обстоятельствах".
Затем в скобках и другим шрифтом было напечатано следующее заявление: "Издатели данной газеты согласны, что Элсвер не может и не должен плясать под его дудку, что бы ни случилось".
Ламорак перечитал заметку трижды. Его отношение. Его требования. Его дудка.
Чье?
В ту ночь он спал тревожно.
На следующий день ему было не до газет, но время от времени он невольно вспоминал эту заметку.
Сопровождавший его на протяжении всей экскурсии Блей был еще более сдержан.
На третий день (весьма условно определенный по земной суточной схеме) Блей остановился в одном месте и объявил:
– Ну вот. Этот уровень полностью занят химическими производствами. Интереса он не представляет...
Советник повернулся чуть поспешнее, чем следовало, и Ламорак схватил его за руку:
– А что производят на этом уровне?
– Удобрения. Необходимую органику, – коротко ответил Блей.
Ламорак удерживал его на месте, пытаясь получше разглядеть место, которое Блей так торопился покинуть. Взгляд уперся в близкий горизонт, тесные здания, камни и перекрытия между уровнями.
– Скажите, вон там... разве это не частное владение? поинтересовался Ламорак.
Блей даже не взглянул в указанном направлении.
– По моему, это самое большое жилище из всех, что мне доводилось здесь видеть, – сказал Ламорак. – Почему оно находится на фабричном уровне?
Это было любопытно само по себе. Он уже отметил, что на Элсвере все уровни четко подразделялись на жилые, промышленные и сельскохозяйственные.
Землянин обернулся и позвал:
– Советник Блей!
Советник решительно удалялся, и Ламораку пришлось догонять его чуть ли не бегом.
– Что то не так, сэр?
– Простите, я веду себя невежливо, – пробормотал Блей. – Я знаю. Есть проблемы, требующие немедленного решения... – Он продолжал быстро шагать в неизвестном Ламораку направлении.
– Это касается его требований?
Блей застыл как вкопанный.
– А вам что об этом известно?
– Не больше, чем я сказал. Вычитал в газете.
Блей произнес что то неразборчивое.
– Рагусник, – произнес Ламорак. – Что это такое?
Блей тяжело вздохнул.
– Полагаю, я должен вам объяснить. Все это унизительно и чрезвычайно запутанно. Совет полагал, что вопрос будет быстро улажен и не должен никоим образом коснуться вашего визита. Вам ничего не положено знать и не о чем тревожиться. Но прошла уже почти неделя. Я не представляю себе развития событий, однако, учитывая, как все складывается, полагаю, что вам следует уехать. Человеку из другого мира нет смысла рисковать жизнью.
Землянин недоверчиво улыбнулся:
– Рисковать жизнью? В таком маленьком, благоустроенном мире? Не верю.
– Постараюсь объяснить, – произнес Советник. – Считаю, что я должен это сделать. – Он отвернулся. – Как я уже говорил, все на Элсвере должно перерабатываться и вновь идти в дело.
– Да.
– В том числе и... человеческие отходы.
– Естественно, – кивнул Ламорак.
– Вода отсасывается из них путем дистилляции и абсорбции. Оставшееся перерабатывается на удобрения. Часть идет на сырье для органики и сопутствующих продуктов. Перед вами фабрики, где совершается данный процесс.
– И?.. – В первые минуты на Элсвере Ламорак испытывал определенные трудности при употреблении воды: он прекрасно отдавал себе отчет, откуда она берется; потом ему удалось справиться с этим чувством. Даже на Земле вода добывается из всякой дряни.
С трудом преодолевая себя, Блей произнес:
– Игорь Рагусник – это человек, отвечающий за промышленную переработку отходов. Этим занимались его предки с момента колонизации Элсвера. Одним из первых поселенцев был Михаил Рагусник и он... он...
– Отвечал за переработку нечистот.
– Да. Дом, на который вы обратили внимание, принадлежит Рагуснику. Это самый роскошный и благоустроенный дом на планетоиде. Рагусник пользуется привилегиями, недоступными большинству из нас, но... – с неожиданной страстью Советник закончил: – Мы не можем с ним договориться!
– Что?
– Он потребовал полного социального равенства. Настаивает на том, чтобы его дети воспитывались вместе с нашими, а наши жены посещали... О! – простонал он с нескрываемым отвращением.
Ламорак подумал о газетной статье, в которой даже не рискнули напечатать имя Рагусника и объяснить суть его требований.
– Полагаю, из за профессии он считается отверженным.
– Естественно. Человеческие нечистоты и... – Блей не находил нужных слов. Помолчав, он сказал уже спокойнее: – Как землянин, вы все равно не поймете.
– Думаю, пойму, как социолог. – Ламорак вспомнил об отверженных в древней Индии, людях, которые таскали трупы, и о пастухах свиней в древней Иудее. – Полагаю, Элсвер не пойдет на уступки, – заметил он.
– Никогда, – энергично воскликнул Блей. – Никогда!
– И что?
– Рагусник угрожает остановить производство.
– Другими словами, объявить забастовку.
– Да.
– Это может иметь серьезные последствия?
– Воды и пищи нам хватит надолго. В этом смысле рециркуляция не имеет принципиального значения. Но нечистоты будут накапливаться и могут вызвать эпидемию. После многих поколений, выросших в условиях тщательного контроля за болезнями, у нас крайне низкая сопротивляемость инфекционным заболеваниям. Если вспыхнет эпидемия, мы начнем гибнуть сотнями.
– И Рагусник об этом знает?
– Разумеется.
– Вы считаете, он способен осуществить свою угрозу?
– Он совсем спятил. Он уже прекратил работу, отходы не перерабатываются с момента вашего прилета. – Мясистый нос Блея сморщился, словно пытаясь учуять запах экскрементов.
Ламорак тоже невольно принюхался, но ничего не почувствовал.
– Теперь вы понимаете, почему вам было бы лучше улететь. Конечно, нам унизительно предлагать вам такой выход.
– Подождите, – остановил его Ламорак. – Зачем же спешить? С профессиональной точки зрения это чрезвычайно интересно. Могу ли я переговорить с Рагусником?
– Ни при каких обстоятельствах! – с тревогой заявил Блей.
– Но мне бы хотелось прояснить ситуацию. Здесь у вас уникальные социологические условия, которые невозможно воспроизвести ни в каком другом месте.
– Как вы собираетесь с ним говорить? Вас устроит видеосвязь?
– Это возможно?
– Я запрошу согласие Совета, – пробормотал Блей.
Члены Совета расселись вокруг Ламорака. На надменных лицах, застыла тревога. Блей старательно избегал смотреть Ламораку в глаза.
Главный Советник, седой человек с иссеченным морщинами лицом и тощей шеей, мягким голосом произнес:
– Если вам удастся его переубедить, мы будем вам очень признательны. Как бы то ни было, не дайте ему понять, что мы готовы пойти на уступки.
Прозрачный занавес отгородил Ламорака от членов Совета. Он по прежнему мог различать отдельных людей, но все внимание землянина было приковано к засветившемуся ровным светом экрану.
Вскоре на нем появилась голова человека. Цвета были естественны, а изображение предельно четким. Сильная, темная голова, с массивным тупым подбородком и полными красными губами, образующими твердую горизонтальную линию.
– Кто вы такой? – подозрительно поинтересовалось изображение.
– Меня зовут Стив Ламорак. Я землянин.
– Из другого мира?
– Да. Я прилетел на Элсвер. Вы – Рагусник?
– Игорь Рагусник, к вашим услугам, – насмешливо произнес голос с экрана. – Правда, никаких услуг не будет, пока ко мне и моей семье не начнут относиться как к людям.
– Вы сознаете, какой опасности подвергаете Элсвер? Не исключена вспышка эпидемии.
– Если они начнут относиться ко мне по человечески, я управлюсь в двадцать четыре часа. Все зависит от них.
– Похоже, вы образованный человек, Рагусник.
– И?..
– Мне сказали, что вы пользуетесь всеми материальными благами. У вас лучший дом и лучшая на всем Элсвере одежда. Ваши дети получают лучшее образование.
– Да, Но это достигается при помощи сервомеханизмов. Нам присылают девочек сирот, которых мы воспитываем до того возраста, когда они становятся нашими женами. Они умирают от одиночества. Почему? – В голосе его проснулась неожиданная страсть: – Почему мы должны жить в изоляции, словно монстры? Почему мы не имеем права общаться с другими людьми? Разве мы не такие, как все? Разве у нас нет желаний и чувств? Разве мы не выполняем почетную и необходимую функцию?
За спиной Ламорака послышался чей то вздох. Рагусник тоже его услышал и заговорил громче:
– Я вижу, там сидят люди из Совета. Ответьте мне, разве это не почетная и необходимая функция? Из ваших отходов делается пища для вас. Неужели человек, очищающий гадость, хуже тех, кто ее производит? Слышите, Советники, я не сдамся. Пусть весь Элсвер подохнет от эпидемии вместе со мной и моим сыном, но я не сдамся! Для моей семьи лучше умереть от болезни, чем жить так, как мы живем.
– Вы ведь с самого рождения так живете? – перебил его Ламорак.
– Ну и что?
– Полагаю, вы к этому привыкли.
– Ерунда! Какое то время я с этим мирился. Мой отец всю жизнь прожил в смирении. Но я смотрю на своего сына, которому не с кем играть. У меня был брат, а у сына нет никого, и я не намерен больше терпеть. Мне надоел Элсвер и пустые разговоры!
Динамик замолчал.
Лицо Главного Советника пожелтело.
– Рагусник окончательно рехнулся, – пробормотал он. – Не знаю, что с ним делать.
Главный Советник отпил вина из бокала, и на его белые брюки упало несколько пурпурных капель.
– Разве его требования не разумны? – спросил Ламорак. – Почему нельзя принять его в общество?
В глазах Блея вспыхнула ярость.
– Специалиста по дерьму? – Затем он пожал плечами: – Вы с Земли.
Ламорак непроизвольно подумал о другом неприкасаемом, одном из классических героев средневекового карикатуриста Эла Каппа . Его называли по разному, в том числе и «запертым в нужнике».
Он спросил:
– Разве Рагусник непосредственно соприкасается с экскрементами? Я имею в виду физический контакт? Уверен, все делается при помощи различных механизмов.
– Естественно, – проворчал Главный Советник.
– В чем тогда состоят его обязанности?
– Рагусник вручную настраивает эти машины. Заменяет неисправные узлы, в течение дня меняет режим работы, перестраивается на необходимое сырье... – Советник печально добавил: – Если бы у нас было место для размещения в десять раз более совершенного оборудования, все делалось бы автоматически, но мы не можем позволить себе такой бессмысленной роскоши.
– Но даже в этом случае, – настаивал Ламорак, – все, что приходится делать Рагуснику, – это нажимать на кнопки, замыкать контакты и тому подобное, так?
– Так.
– В таком случае его работа не отличается от любой другой на Элсвере.
– Вы не понимаете, – жестко произнес Блей.
– Из за таких условностей вы готовы рисковать жизнью своих детей?
– У нас нет выбора, – отрезал Блей. Советник сказал это с такой мукой, что Ламорак понял, что выхода он действительно не видит.
– Тогда сорвите забастовку, – презрительно пожал плечами Ламорак. – Заставьте его.
– Каким образом? – взвился Главный Советник. – Кто согласится к нему прикоснуться или даже приблизиться?
– Знаете ли вы, как управлять его оборудованием? – задумчиво поинтересовался Ламорак.
– Я?! – зарычал Главный Советник и вскочил на ноги.
– Я не имел в виду лично вас, – резко остановил его Ламорак. – Я употребил местоимение "вы" в неопределенном смысле. Сумеет кто нибудь другой справиться с оборудованием Рагусника?
Ярость постепенно сходила с лица Главного Советника.
– Наверное, можно прочитать в справочниках... хотя, уверяю вас, я никогда этим не интересовался.
– В таком случае способен ли кто нибудь изучить технологию и подменить Рагусника, пока он не пойдет на уступки?
– Да кто же на такое согласится? – воскликнул Блей. – Во всяком случае не я. Ни за что.
Ламорак подумал о существовавших на Земле табу. Некоторые из них были столь же суровы. Ему пришли на ум каннибализм, инцест и богохульство в устах набожного человека.
– Вы должны были предусмотреть замену для этой должности. А если бы он умер?
– Тогда его место занял бы его сын или ближайший из родственников, – ответил Блей.
– Что, если у него не оказалось бы взрослых родственников? Что, если вся его семья неожиданно погибнет?
– Такого просто не может быть. Если бы существовала такая опасность, – добавил Главный Советник, – мы бы поместили к ним на воспитание ребенка или двух. Они бы научили их всей премудрости.
– Ага. И как бы вы отбирали этих детей?
– Среди тех, чьи матери умерли при родах. Так выбирается будущая невеста Рагусника.
– В таком случае выберите его преемника сейчас, бросьте жребий, предложил Ламорак.
– Это невозможно! Нет! – крикнул Главный Советник. – Как вам могла прийти в голову такая мысль? Когда мы выбираем ребенка, то он с детства готовится к этой жизни. Он не знает ничего другого. Вы же хотите обречь на рагусничество взрослого человека! Нет, доктор Ламорак, мы не звери!
Не выходит, беспомощно подумал Ламорак. Не выходит. Если только...
Он еще не мог заставить себя подумать об этом "если только".
В ту ночь Ламорак почти не спал. Рагусник просил об элементарных проявлениях человечности. В противном случае тридцати тысячам элсвериан грозила смерть.
С одной стороны, благополучие тридцати тысяч человек, с другой справедливые требования одной семьи. Неужели тридцать тысяч человек, поддерживающих подобную несправедливость, заслуживали гибели? Несправедливость по чьим меркам? Земли? Элсвера? И кто такой Ламорак, чтобы делать выводы?
А Рагусник? Он готов обречь на смерть тридцать тысяч человек, которые всего навсего воспринимали ситуацию так, как их научили, и ничего не могли в ней изменить. И детей, которые были вообще ни при чем.
Тридцать тысяч с одной стороны; одна семья – с другой.
Ламорак пришел к своему решению в полном отчаянии; рано утром он позвонил Главному Советнику.
– Сэр, если вы найдете замену, Рагусник поймет, что у него больше нет шансов повлиять на ситуацию, и возобновит работу.
– Замены быть не может, – устало вздохнул Главный Советник. – Я вам уже объяснял.
– Вы не найдете замену среди элсвериан, но я не с Элсвера. Для меня все это не имеет никакого значения. Я его заменю.
Поднялся страшный переполох. Ламорак не ожидал, что все так разволнуются. Никто не мог поверить, что он сказал это всерьез.
Ламорак не побрился, после бессонной ночи его слегка мутило.
– Ну конечно, я говорю серьезно. Каждый раз, когда Рагусник начнет вести себя подобным образом, вы без труда найдете ему замену. Подобного табу не существует ни в одном другом мире, и, если вы хорошо заплатите, у вас отбоя не будет от желающих подработать.
(Ламорак знал, что предает зверски эксплуатируемого человека. Но он упрямо повторял: "Если не считать остракизма, с ним обращаются хорошо. Очень хорошо".)
Ему предоставили справочники, и в течение шести часов он читал и перечитывал специальную литературу. Спрашивать было бесполезно. Никто на Элсвере понятия не имел об этой работе, все было в справочниках и все было крайне запутанно. От обилия деталей и подробностей голова шла кругом.
"При загорании красной лампочки на ревуне спирометра стрелка гальванометра А 2 должна находиться в нулевом положении", – прочел Ламорак.
– Ну и где этот ревун спирометра? – спросил он.
– Там должно быть написано, – пробормотал Блей.
Элсвериане угрюмо переглянулись и опустили головы, разглядывая кончики пальцев.
Его оставили одного задолго до того, как он дошел до небольшого помещения, где находился рабочий пульт многих поколений Рагусников. Землянин получил подробные указания, где повернуть и на какой уровень выйти, но никто не вызвался его проводить.
Он с трудом разбирался в обстановке, пытаясь по надписям и описаниям в справочнике определить нужные приборы и механизмы.
Вот ревун спирометра, подумал Ламорак с мрачным удовлетворением. Аппарат имел полукруглый циферблат с многочисленными углублениями, в которых, очевидно, должны были светиться разноцветные лампочки. Тогда почему "ревун"? Этого Ламорак не знал.
Где то, думал землянин, накапливаются нечистоты, давят на заслонки и клапаны, ждут, когда их начнут обрабатывать сотней разных способов. Сейчас они просто накапливаются. Не без содрогания он поставил, как указывалось в справочнике, первый переключатель в положение "Начало процесса". За стенами и из под пола послышалось ровное гудение. Он повернул рукоятку, и вспыхнули лампочки.
Все свои действия он сверял со справочником, содержание которого помнил уже наизусть. С каждым щелчком приборов комната наполнялась светом, вспыхивали датчики, дергались стрелки индикаторов, и нарастал гул.
Где то в глубине цехов насосы погнали скопившиеся нечистоты по нужным трубам.
Резкий сигнал заставил Ламорака вздрогнуть и вывел его из состояния болезненной концентрации. Это был вызов на связь, и он тут же включил телеприемник.
На экране показалась голова Рагусника. В глазах его застыло изумление.
– Вот, значит, как, – наконец пробормотал он.
– Я не элсверианин, Рагусник; для меня это ничего не значит.
– Тогда чего ты сюда полез? Зачем вмешиваешься?
– Я на твоей стороне Рагусник, но иначе не могу.
– Почему, если ты на моей стороне? Разве в твоем мире обращаются с людьми так, как они обращаются со мной?
– Больше нет. Но даже если ты прав, нельзя забывать о тридцати тысячах человек, живущих на Элсвере.
– Они бы уступили, ты все испортил. Это был мой последний шанс.
– Они бы не уступили. К тому же ты в некотором роде победил. Они поняли, что ты возмущен. До сегодняшнего дня они и подумать не могли, что Рагусник может быть недоволен, что он может причинить неприятности.
– Ну и что из того, что они это узнали? Теперь они всегда смогут пригласить человека из другого мира.
Ламорак энергично замотал головой. Эта мысль не оставляла его последние горькие часы.
– Они знают, а значит, начнут о тебе думать. Найдутся те, кто посчитает, что с человеком нельзя так обращаться. А если они начнут приглашать людей из других миров, вся Галактика узнает, что творится на Элсвере. Общественное мнение будет на твоей стороне.
– И?..
– Все изменится. Когда вырастет твой сын, ситуация поменяется к лучшему.
– Когда вырастет мой сын, – угрюмо повторил Рагусник. Щеки его ввалились. – А я мог добиться этого сейчас!.. Ладно, я проиграл. Я возвращаюсь к работе.
Ламорак почувствовал непередаваемое облегчение.
– Если вы придете сюда, сэр, я посчитаю за честь пожать вашу руку.
Рагусник вскинул голову. В глазах его светилась мрачная гордость.
– Ты обратился ко мне "сэр" и предложил пожать руку. Занимайся своими делами, землянин, и не суйся в мои. А руки я тебе не подам.
Ламорак проделал обратный путь, радуясь тому, что кризис завершился, и испытывая одновременно глубокую депрессию.
Дойдя до перегороженного коридора, он с удивлением остановился. Ламорак огляделся в поисках другой дороги, но тут откуда то сверху прогремел голос:
– Доктор Ламорак, вы меня слышите? Говорит Советник Блей.
Ламорак вздрогнул и поднял голову. Казалось, голос доносился из динамика громкой связи, но он его не увидел.
– Что случилось? – спросил он. – Вы меня слышите?
– Слышу.
Ламорак непроизвольно перешел на крик:
– Что случилось? Здесь какая то преграда. Возникли сложности с Рагусником?
– Рагусник вернулся к работе, – ответил голос Блея. – Кризис завершился, вы должны готовиться к отлету.
– К отлету?
– К отлету с Элсвера. Вас уже ждут на корабле.
– Подождите, – опешил Ламорак. – Я же не закончил исследование.
– Ничем не могу помочь, – откликнулся Блей. – Вас проводят на корабль, сервомеханизмы доставят туда ваши вещи. Мы считаем... мы считаем...
– Что вы считаете? – В голове Ламорака начало проясняться.
– Мы считаем, что вам не следует общаться ни с кем из жителей Элсвера. Надеюсь, вы постараетесь избежать неловкости и больше сюда не прилетите. Мы готовы встретить ваших коллег, если вам необходима дополнительная информация.
– Понятно, – глухо произнес Ламорак, Похоже, он сам стал Рагусником. Он прикоснулся к приборам, которые соприкасались с нечистотами. Он стал неприкасаемым. Он стал охотником за трупами, пастухом свиней, запертым в нужнике.
– Прощайте, – сказал Ламорак.
– Прежде чем мы вас отправим, доктор Ламорак... Спасибо вам от имени Совета Элсвера за помощь в разрешении кризиса.
– Не стоит, – горько произнес Ламорак.
Машина – победитель
Даже в безмолвных коридорах Мультивака царил праздничный дух.
Тишина и покой уже сами по себе говорили о многом. Впервые за последние несколько лет не мельтешили в лабиринтах взмыленные техники, не мигали лампочки, иссякли потоки входной и выходной информации.
Разумеется, так долго не продлится – этого не позволят нужды мирной жизни. И все же день, может быть, неделю даже Мультивак будет праздновать победу и отдыхать.
Ламар Свифт снял военную фуражку и, устремив взгляд в пустой коридор гигантского компьютера, тяжело опустился на стул. Форма, к которой он так и не смог привыкнуть, топорщилась на нем тяжелыми уродливыми складками.
– Даже представить себе трудно, что война с суперпотоком окончена. Я до сих пор не могу спокойно смотреть на небо, – сказал он. – Как же мне надоело это военное положение!
Оба спутника директора распорядителя Солнечной Федерации были моложе Свифта, менее седые и уставшие.
– Подумать только! – воскликнул Джон Гендерсон. – Какой же дьявольски хитрый был этот суперпоток. Мало того, что он бомбардировал нас неизвестно откуда возникающими метеоритами, – он еще и проглатывал наши зонды разведчики. Теперь то все мы наконец сможем как следует отоспаться.
– Это все Мультивак, – сказал Свифт, бросив взгляд на невозмутимого Яблонского, который в течение войны был Главным Интерпретатором решений машинного оракула.
Яблонский пожал плечами и машинально потянулся за сигаретой, но передумал. Ему одному разрешалось курить в подземных туннелях Мультивака, но он старался не пользоваться этой привилегией.
– Да, так говорят. – Его толстый большой палец неторопливо показал вверх.
– Ревнуешь, Макс?
– К спасителю человечества? – Яблонский снисходительно улыбнулся. Отчего же? Пускай себе превозносят Мультивак – ведь эта машина выиграла войну.
...Пока весь мир сходил с ума от радости во время короткого перерыва между ужасами метеоритной бомбардировки и трудностями восстановления, они, не сговариваясь, собрались в этом единственно спокойном месте.
Нет, думал Гендерсон, груз слишком тяжел. Теперь, когда война с метеоритами закончена, надо избавиться от него, и немедля!
– Мультивак не имеет никакого отношения к победе. Это обычная машина.
– Большая, – поправил Свифт.
– Обычная большая машина. Ничем не лучше тех, что поставляют вводимую в нее информацию.
Он на миг запнулся, сам испугавшись своих слов.
Яблонский пристально посмотрел на него; толстые пальцы снова потянулись к карману, но вернулись на место.
– Тебе лучше знать – ты кодировал информацию. Или ты просто напрашиваешься на похвалу?
– Нет, – возмущенно сказал Гендерсон. – Какая к черту похвала?! Ведь какие данные я вводил в Мультивак! Полученные из сотен второстепенных машин на Земле, на Луне, на Марсе, даже на Титане. Причем эти постоянно запаздывающие данные о Титана всегда казались мне подозрительными.
– Это кого угодно выведет из себя, – мягко произнес Свифт. Гендерсон покачал головой.
– Все не так просто. Когда я восемь лет назад заменил Лепона на посту Главного Программиста, суперпоток казался пустяком. Тогда мы еще не дошли до той стадии, когда производимые им пространственные деформации могли бесследно поглотить планету. А вот потом, когда начались настоящие трудности... Вы же ничего не знаете!
– Допустим, – согласился Свифт. – Расскажи нам. Все равно мы победили.
– Да... – Гендерсон мотнул головой. – Так вот, вся получаемая информация была бессмысленной.
– Бессмысленной? В буквальном смысле слова? – переспросил Яблонский.
– Именно. Ведь вы даже отдаленно не представляли себе истинного положения вещей. Ни ты Макс, ни вы, Директор. Покидая Мультивак по вызовам руководства, вы были совершенно но в курсе происходящих здесь событий.
– Я догадывался об этом, – заметил Свифт.
– Вам известно, – продолжал Гендерсон, – до какой степени данные о наших аннигиляционных установках, зондах разведчиках, энергетических ресурсах стали ненадежными ко второй половине этой войны? Ведь все эти политиканы и военные только и думали что о своей шкуре, как бы не потерять теплые места. И, что бы там ни выдавали машины, цифры неизменно подправлялись: плохое затушевывалось, выпячивались успехи. Я пытался бороться с этим, но безуспешно.
– Представляю, – тихо произнес Свифт.
На этот раз Яблонский закурил.
– И все же ты обеспечивал Мультивак информацией, ничего не говоря нам о мере ее ненадежности.
– А как я мог сказать? – яростно спросил Гендерсон. – Все наши надежды были связаны с Мультиваком, это было единственное, чем мы располагали в борьбе с суперпотоком. Только это поддерживало наши силы и веру в победу!.. "Мультивак предвидит любой маневр суперпотока"... передразнил он. – Великий космос, да когда он проглотил наш зонд разведчик, мы даже не могли сообщить об этом широкой публике!
– Верно, – согласился Свифт.
– Так что же вы могли сделать, скажи я вам, что сведения ненадежны? Отказались бы поверить и сместили бы меня. Этого я допустить не мог.
– И что ты сделал? – спросил Яблонский.
– Что ж, мы победили, и я могу рассказать. Я корректировал информацию.
– Как?
– Совершенно интуитивно. Я правил ее до тех пор, пока она не становилась, на мой взгляд, вполне реальной. Сперва я едва осмеливался на это, лишь изредка подправляя очевидные искажения. Когда небо не обрушилось на меня, я осмелел. В конце концов, я просто сам выдумывал все необходимые сведения и даже использовал Мультивак для составления подобных отчетов, которые потом вводил в него.
Яблонский неожиданно улыбнулся, блеснув темными глазами.
– Три раза мне докладывали о незарегистрированном использовании Мультивака, и я закрывал на это глаза. Ведь все, что касалось гигантской машины, в те дни не имело никакого значения.
– То есть как? – опешил Гендерсон.
– Да да. Я молчал по той же причине, что и ты, Джон. Вообще – с чего вы взяли, что Мультивак был исправен?
– Как, он не был исправен? – спросил Свифт.
– Правильнее сказать, был не совсем исправен. Просто на него нельзя было положиться. В конце концов, где находились мои техники в последние годы? Обслуживали компьютеры на тысячах всевозможных космических объектов. Для меня они пропали! Остались зеленые юнцы и безбожно отставшие ветераны. Кроме того, я не мог доверять компонентам, поставляемым "Криогеникс", – у них с персоналом обстояло еще хуже. Так что, насколько верной была вводимая в Мультивак информация, значения не имело. Результаты были ненадежны. Вот что я знал.
– И как ты поступил? – спросил Гендерсон.
– Как и ты. Я интуитивно корректировал результаты – вот как машина выиграла войну.
Свифт откинулся на стуле и вытянул перед собой длинные ноги.
– Вот так открытия... Выходит, в принятии решений я руководствовался выводами, сделанными человеком, на основании человеком же отобранной информации?
– Похоже, что так, – подтвердил Яблонский.
– Значит, я был прав, не обращая никакого внимания на советы машины...
– Как?! – Яблонский, несмотря на только что сделанное признание, выглядел оскорбленным.
– Да. Мультивак, предположим, говорил: метеорит появится здесь, а не там; поступайте вот так; ждите, ничего не предпринимайте. Но я не был уверен в верности выводов. Слишком велика ответственность за такие решения, и даже Мультивак не мог снять ее тяжести. Но, значит, я был прав, и я испытываю сейчас громадное облегчение.
Объединенные взаимной откровенностью, они отбросили титулы. Яблонский прямо спросил:
– И что ты сделал тогда, Ламар? Ведь ты все таки принимал решения. Каким образом?
– Вообще то, мне кажется, нам пора возвращаться, но у нас еще есть несколько минут. Я использовал компьютер, Макс, но гораздо более древний, чем Мультивак.
Он полез в карман и вместе с пачкой сигарет достал пригоршню мелочи, старых монет, бывших в обращении еще до того, как нехватка металла породила новую кредитную систему, связанную с вычислительным комплексом.
Свифт робко улыбнулся.
– Старику трудно отвыкнуть от привычек молодости.
Он сунул сигарету в рот и одну за другой опустил монеты в карман.
Последнюю Свифт зажал в пальцах, слепо глядя сквозь нее.
– Мультивак не первое устройство, друзья, и не самое известное, и не самое эффективное из тех, что могут снять тяжесть решения с плеч человека. Да, Джон, войну с суперпотоком выиграла машина. Очень простая; та, к чьей помощи я прибегал в особо сложных случаях.
Со слабой улыбкой он подбросил монету. Сверкнув в воздухе, она упала на протянутую ладонь.
– Орел или решка, джентльмены?
Глазам дано не только видеть
У меня есть правило, которое я громко повторяю при каждом удобном случае. Правило состоит в том, что я ничего не пишу, пока меня об этом не попросят. Звучит оно весьма надменно и сурово, но на самом деле это брехня. На самом то деле я ничуть не сомневаюсь, что различным журналам фантастики и некоторым моим издателям постоянно требуется материал, поэтому для них я пишу свободно, когда мне хочется. Зато всем остальным меня приходится просить особо.
В 1946 году "Плейбой" наконец обратился ко мне с просьбой написать для них рассказ. Они прислали мне нечеткую фотографию глиняной головы без ушей, причем на лице вместо глаз и прочего были присобачены заглавные буквы, и пожелали, чтобы я написал рассказ на основе этой фотографии. Такое же задание получили и два других писателя, и все три рассказа предполагалось опубликовать одновременно.
Вызов был интересным, я поддался искушению и написал "Глазам дано не только видеть".
Если вы, прочитав предыдущие предисловия в этой книге, пришли к выводу, что моя писательская карьера после "Прихода ночи" была одним непрерывным успехом что для меня написать – то же, что и продать; что если другой писатель покажет мне письмо с отказом, то я не пойму, что это такое – успокойтесь, это не так.
"Глазам дано не только видеть" был отвергнут весьма энергично. Рукопись швырнули в Чикаго, она влетела мне в окно, шарахнулась о стенку и, дрожа, упала на пол. (Так мне, по крайней мере, показалось.) Два других рассказа "Плейбой" принял, а вместо меня нашли кого то другого, и тот быстренько написал третий, который тоже был принят.
К счастью, я профессионал с завидной непрошибаемостью, и подобные неудачи меня не волнуют. Глядя на меня никто бы и не догадался, что отказ меня хоть как то задел... правда, я позволил себе испустить пару коротких, но яростных воплей.
Я связался с "Плейбоем" и убедился, что права на рассказ принадлежат мне, и я могу делать с ним что угодно, хоть он и был написан по присланной ими фотографии.
Затем я послал рассказ в "Fantasy and Science Fiction", пояснив (я всегда так поступаю в подобных случаях), что это отказ, и пересказав всю предысторию его написания. Тем не менее его приняли.
К счастью, "FSF" работает достаточно быстро, а "Плейбой" – до отвращения медленно. В результате "Глазам дано не только видеть" появился в "FSF" на полтора года раньше, чем в "Плейбое" опубликовали ту триаду рассказов. Я долго выжидал, надеясь, что "Плейбой" начнет получать возмущенные письма читателей с жалобами на то, что сюжеты в триаде украдены из рассказа Азимова. У меня даже появилось искушение самому написать такое письмо и подписать его вымышленным именем (но я передумал).
Взамен я утешился мыслью о том, что за время пока "Плейбой" раскачался на публикацию своей триады, мой рассказик не только издали, но и дважды перепечатали в антологиях, а теперь включили в состав третьей. (А этот сборник станет его четвертой публикацией. И как вам это нравится, мистер Хефнер?)
После сотен миллиардов лет он вдруг вообразил себя Амисом. Не комбинацией волн фиксированной длины, что все это время в целой Вселенной была эквивалентом Амиса, а звучанием имени. В память осторожно, несмело закрадывалось воспоминание о колебаниях звука, давно им не слышанного и больше ему не слышного.
Новое, увлечение вызволило из глубины памяти еще множество вещей, таких же древних предревних, чей возраст измерялся эрами, эпохами, вечностью. Амис выровнял энерговихрь, сгусток своей индивидуальности в безбрежной всеобщности, и его силовые линии пролегли меж звезд.
От Брок пришел ответный сигнал.
Конечно, решил Амис, Брок нужно сообщить. И почувствовал слегка трепещущий нежный энергоимпульс Брок:
– Амис, ты идешь?
– Конечно, иду.
– И в состоянии будешь участвовать?
– Да! – Силовые линии Амиса пронизала дрожь волнения. – Абсолютно точно. Я придумал совершенно новый вид искусства. Что то в самом деле невероятное.
– Зачем ты впустую тратишь энергию? Неужели ты думаешь, что после двухсот миллиардов лет можно изобрести нечто новое?
На какой то миг импульс Брок вышел из фазы, и связь пропала: Амису пришлось спешно корректировать свои силовые линии. Он отдался течению других мыслей, созерцая стремительное движение опушенных звездами галактик по бархату небытия, и, охватив сознанием межгалактическое пространство, ощущал биение силовых линий в бесконечном множестве проявлений энергожизни.
Амис воззвал:
– Брок, прошу, впитай мои мысли. Не экранируйся. Я хочу использовать Материю. Представляешь: Симфония Материи! Что толку биться над Энергией? Согласен, в Энергии нет ничего нового – откуда в ней новому быть?! Но разве это не указывает на то, что следует взяться за Материю?
– Материя! – В энергоколебаниях Брок возникли волны отвращения.
– Почему бы и нет? – возразил он. – Мы сами когда то были материей... Кажется, триллион лет тому назад! Так почему бы посредством Материи не создавать фигуры, или абстрактные формы, или... слушай, Брок... почему бы не воплотить в Материи – имитационно, конечно – нас самих, какими мы были когда то?
– Не помню я, как это было. И никто не помнит, – отвечала Брок.
– Я помню! – горячо возразил Амис. – Я думаю только об этом, ни о чем кроме, и уже начинаю припоминать. Брок, позволь, я тебе покажу. Если я прав, если так и было – скажи. Прошу тебя, скажи!
– Нет. Все это мерзко и глупо.
– Брок, прошу, позволь мне попробовать. Мы же старые друзья, с самого начала... мы же вместе стали излучать энергию... с того самого мгновения, как сделались теми, кто мы есть. Брок, пожалуйста!
– Хорошо. Только быстро.
Такого возбуждения в собственных силовых линиях Амис не ощущал уже... сколько? Если его попытка удастся, у него достанет сил использовать Материю перед ассамблеей энергосущностей, уже который век, которую эпоху столь безотрадно ждущих чего либо нового.
Материю разметало меж галактик, но Амис, отбирая все атомные крохи с каждого кубического светового года, собрал ее, сбил ком в пластичную массу и придал ему форму сужающегося книзу яйца овоида.
– Брок, неужели ты не помнишь? – осторожно спросил он. – Разве это ни на что не похоже?
Вихрь Брок судорожно вибрировал в фазе.
– Не заставляй меня вспоминать. Я не хочу.
– Это было головой. Ее называли: голова. Мне это помнится настолько отчетливо, что так и подмывает произнести. Я имею в виду звуками. – Амис подождал, потом попросил: – Взгляни.
У овоида в верхней части появилось: "ГОЛОВА".
– Что это? – У Брок, казалось, затеплился интерес.
– Слово, обозначающее голову. Символ звукового выражения слова. Брок, ну скажи, что ты вспомнила!
– Вот тут, посредине, кажется, что то было, – донеслись неуверенные мысли Брок.
Образовалась вертикальная выпуклость.
Амис воскликнул:
– Да! Нос – вот что это такое! – Появилась надпись: "НОС". – А это, с каждой стороны, глаза. – "ЛЕВЫЙ ГЛАЗ – ПРАВЫЙ ГЛАЗ".
Амис любовался своим творением, пульс его силовых линий обрел торжественность. Но можно ли с уверенностью сказать, что ему самому это нравится?
– Смотри, – называл он, дрожа от нетерпения, – подбородок, адамово яблоко, ключицы. Слова возвращаются ко мне. – И все слова обозначились на его создании.
– А у меня уже сотни миллиардов лет их и в мыслях не было, упрекнула Брок. – Зачем ты напомнил? Зачем?
На какой то миг Амис сбился:
– Что то еще. Органы слуха... нечто для приема звуковых волн. Уши! Но куда их притиснуть? Не помню, где они были?
От Брок уже исходило неистовство:
– Оставь это! Брось! И уши свои дурацкие, и все остальное! Не помню!
Амис, слегка озадаченный, спросил:
– Что плохого в том, чтобы помнить?
– Что?! Да разве тогда все это было таким вот грубым и холодным? Куда подевались упругость и теплота? Да разве такими были глаза, которые жили, источая нежность? А губы? Разве сравнить те, что ты сделал, и те, что дрожали, когда, мягкие, прижимались к моим? Силовые линии Брок бились и вибрировали.
Амис взмолился:
– Прости! Прости меня!
– Ты хочешь напомнить, что когда то я была женщиной и знала любовь, что глазам дано не только видеть и что не стало никого, кто дал бы мне испытать это, кто заставил бы мои глаза излить печаль сердца.
Резко, будто наотмашь, плеснула она материей на грубо слепленную голову и бросила:
– Пусть вот у этих – получится, пусть они – испытают, – и, сменив полярность, улетучилась.
Некоторое время Амис всматривался, вспоминая, что когда то и он был мужчиной. Но вот энергия его вихря надвое рассекла яйцевидную голову, и он помчался обратно сквозь галактики по энергоследу Брок, снова туда, к нескончаемому страшному суду бессмертия.
А глаза на рассеченной голове Материи так и остались блестеть влагой, которой брызнула Брок, изображая слезы. Голова из Материи творила то, что было уже недоступно энергосущностям: она лила слезы, оплакивая все человеческое, нежную красоту тел, от которых они некогда отреклись... Давно – триллион лет тому назад.
Путь марсиан
Стоя в дверях короткого коридора, соединявшего обе каюты космолета, Марио Эстебан Риос с раздражением наблюдал, как Тед Лонг старательно настраивает видеофон. На волосок по часовой стрелке, на волосок против, но изображение оставалось паршивым.
Риос знал, что лучше не будет. Они были слишком далеко от Земли и в невыгодном положении – за Солнцем. Но откуда же Лонгу знать это? Риос еще немного постоял в дверях – боком и нагнув голову, чтобы не упереться в притолоку. Затем вырвался в камбуз, словно пробка из бутылочного горлышка.
– Что это вас так заинтересовало? – спросил он.
– Хочу поймать Хильдера, – ответил Лонг.
Присев на уголок полки стола, Риос снял с верхней полки коническую жестянку с молоком и надавил на верхушку. Жестянка открылась, издав негромкий хлопок. Слегка взбалтывая молоко, он ждал, пока оно согреется.
– Зачем? – он запрокинул жестянку и с шумом отхлебнул.
– Хотел послушать.
– Лишняя трата энергии.
Лонг взглянул на него и нахмурился.
– Считается, что личными видеофонами можно пользоваться без ограничения.
– В разумных пределах, – возразил Риос.
Они обменялись вызывающими взглядами. Сильная, сухощавая фигура Риоса, его лицо с впалыми щеками сразу же наводили на мысль, что он один из марсианских мусорщиков – космонавтов, которые терпеливо прочесывали пространство между Землей и Марсом. Его голубые глаза резко выделялись на смуглом, прорезанном глубокими складками лице, а оно в свою очередь казалось темным пятном на фоне белого синтетического меха, которым был подбит поднятый капюшон его куртки из искусственной кожи.
Лонг выглядел бледнее и слабее. Он был чем то похож на наземника, хотя, конечно, ни один марсианин второго поколения не мог быть настоящим наземником, таким, как обитатели Земли. Его капюшон был откинут, открывая темно каштановые волосы.
– Что вы считаете разумными пределами? – сердито спросил Лонг.
Тонкие губы Риоса стали еще тоньше.
– Этот рейс вряд ли окупит даже наши расходы, и, если дальше все пойдет так же, любая трата энергии неразумна.
– Если мы теряем деньги, – сказал Лонг, – то не лучше ли вам вернуться на место? Ваша вахта.
Риос что то проворчал, потер заросший подбородок, потом встал и, неслышно ступая в тяжелых мягких сапогах, нехотя направился к двери. Он остановился, чтобы взглянуть на термостат, и в ярости обернулся.
– То то мне казалось, что здесь жарко. Где, по вашему, вы находитесь?
– Четыре с половиной градуса – не слишком много!
– Для вас – может быть. Только мы сейчас в космосе, а не в утепленной рудничной конторе.
Риос рывком перевел стрелку термостата вниз до отказа.
– Солнце достаточно греет.
– Но камбуз не на солнечной стороне.
– Прогреется!
Риос шагнул за дверь. Лонг поглядел ему вслед, потом снова повернулся к видеофону. Трогать термостат он не стал. Изображение оставалось неустойчивым, но что то рассмотреть было можно. Лонг откинул вделанное в стену сиденье. Подавшись вперед, он терпеливо ждал, пока диктор объявлял программу и занавес медленно расплывался. Но вот прожекторы выхватили из темноты знакомое бородатое лицо, оно росло и наконец заполнило весь экран.
– Друзья мои! Сограждане Земли...
Входя в рубку, Риос успел заметить вспышку радиосигнала. Ему показалось, что это импульс радара, и у него на мгновение похолодели руки. Но он тут же сообразил, что это иллюзия, порожденная нечистой совестью. Вообще говоря, во время вахты он не должен был выходить из рубки, хотя это делали все мусорщики. И все таки каждого преследовало кошмарное видение находки, подвернувшейся именно за те пять минут, которые он урвет на чашку кофе, уверенный, что космос чист. И бывали случаи, когда этот кошмар оказывался явью.
Риос включил многополосную развертку. Это требовало лишней энергии, но все таки лучше убедиться, чтобы не оставалось никаких сомнений.
Космос был чист, если не считать далеких отражений от соседних кораблей в цепи мусорщиков.
Риос включил радиосвязь, и экран заполнила русая голова длинноносого Ричарда Свенсона – второго пилота ближайшего корабля со стороны Марса.
– Привет, Марио, – сказал Свенсон.
– Здорово. Что нового?
Ответ раздался через секунду с небольшим: скорость электромагнитных волн не бесконечна.
– Ну и денек!
– Что нибудь неладно? – спросил Риос.
– Была находка.
– И прекрасно.
– Если бы я ее заарканил, – мрачно ответил Свенсон.
– Что случилось?
– Повернул не в ту сторону, черт подери!
Риос знал, что смеяться нельзя. Он спросил:
– Как же так?
– Я не виноват. Дело в том, что контейнер двигался не в плоскости эклиптики. Представляешь себе кретина пилота, который не смог даже правильно его сбросить? Откуда же мне было знать? Я установил расстояние до контейнера, а его путь просто прикинул, исходя из обычных траекторий. Как всякий нормальный человек. И пошел по самой выгодной кривой перехвата. Только минут через пять гляжу – дистанция увеличивается. Уж очень медленно возвращались импульсы. Тогда я измерил его угловые координаты, и оказалось, что догонять уже поздно.
– Кто нибудь его поймал?
– Нет. Он далеко от плоскости эклиптики и так там и останется. Меня беспокоит другое. В конце концов, это был всего навсего малый контейнер. Но как подумаю, сколько топлива я истратил, пока набирал скорость, а потом возвращался на место! Послушал бы ты Канута.
Канут был братом и компаньоном Ричарда Свенсона.
– Взбесился? – спросил Риос.
– Не то слово. Чуть меня не убил! Но ведь мы здесь пять месяцев, и тут уж каждое лыко в строку. Ты же знаешь.
– Знаю.
– А у тебя как, Марио?
Риос сделал вид, что сплюнул.
– Примерно столько за весь рейс. За последние две недели – два контейнера, и за каждым гонялись по шесть часов.
– Большие?
– Смеешься, что ли? Я бы мог дотащить их до Фобоса одной рукой. Хуже рейса у меня еще не было.
– Когда думаешь возвращаться?
– По мне – хоть завтра. Мы здесь всего два месяца, а я уже все время ругаюсь с Лонгом.
Длительность наступившей паузы нельзя было объяснить только запаздыванием радиоволн. Потом Свенсон сказал:
– Ну а как он? Лонг то есть.
Риос оглянулся. Из камбуза доносилось тихое бормотание и треск видеофона.
– Не могу понять. В первую же неделю после начала рейса он меня спрашивает: "Марио, почему вы стали мусорщиком?" Я только поглядел на него и говорю: "Чтобы зарабатывать на жизнь, а то почему же". Что за идиотский вопрос, хотел бы я знать? Почему человек становится мусорщиком? А он мне: "Не в том дело, Марио". Это он мне объяснять будет, представляешь! "Вы мусорщик, – говорит, – потому что таков Марсианский путь".
– А что он этим хотел сказать? – спросил Свенсон.
Риос пожал плечами.
– Не спрашивал. Вот и сейчас он сидит там и слушает на ультрамикроволнах передачу с Земли. Какого то наземника Хильдера.
– Хильдера? Он, кажется, политик, член Ассамблеи?
– Как будто. И Лонг все время занимается чем то таким. Взял с собой фунтов пятнадцать книг, и все про Землю. Балласт, и больше ничего.
– Ну что ж, он твой компаньон. Кстати, о компаньонах: я, пожалуй, займусь делом. Если прохлопаю еще одну находку, здесь произойдет убийство.
Свенсон исчез, и Риос, откинувшись в кресле, принялся следить за ровной зеленой линией импульсной развертки. На мгновение он включил многополосную развертку. Космос был по прежнему чист.
Ему стало чуть полегче. Хуже всего, когда тебе не везет, а все вокруг вылавливают контейнер за контейнером и на Фобос, на заводы по переплавке лома, отправляются контейнеры с любыми клеймами, кроме твоего. К тому же он отвел душу, и его раздражение против Лонга немного улеглось.
А вообще он зря связался с Лонгом. Никогда не надо связываться с новичками. Они думают, что тебе необходимы разговоры, особенно Лонг со своими вечными теориями про Марс и его великую роль в прогрессе человечества. Он так и говорил – все с прописной буквы: Прогресс Человечества, Марсианский Путь, Новая Горстка Творцов. А Риосу нужны не разговоры, а находки – два три контейнера, и ничего больше.
Впрочем, выбора у него, собственно говоря, не было. Лонг был хорошо известен на Марсе и неплохо зарабатывал. Он был приятелем комиссара Сэнкова и уже принимал участие в одном двух непродолжительных мусорных рейсах. Нельзя же взять и отказать человеку, не испытав его, как бы странно ни выглядело все дело. Зачем вдруг инженеру, имеющему приличную работу и хороший заработок, понадобилось болтаться в космосе?
Риос не задавал этого вопроса Лонгу. Компаньоны мусорщики вынуждены жить и работать бок о бок столь долгое время, что любопытство становится нежелательным, а иногда и небезопасным. Но Лонг говорил так много, что в конце концов сам на него ответил. "Я должен был выбраться сюда, Марио, сказал он. Будущее Марса не шахты, а космос".
Риос прикинул: а не отправиться ли ему в следующий рейс одному? Все утверждали, что это невозможно. Не говоря уже о находках, которые будут упущены, так как надо спать, надо, помимо наблюдения, выполнять и другие обязанности. Кроме того, всем известно, что, оставаясь в космосе в одиночестве, человек быстро впадает в тяжелую депрессию, а с компаньоном можно пробыть в рейсе шесть месяцев. Лучше бы, конечно, иметь полный экипаж, но на таком большом корабле мусорщику ни черта не заработать. На одном топливе прогоришь!
Впрочем, быть в космосе и вдвоем вовсе не сахар. Обычно приходится каждый раз менять компаньона. С одними можно оставаться в рейсе дольше, чем с другими. Взять хотя бы Ричарда и Канута Свенсонов. Они выхСтр. 1 : Стр. 2 : Стр. 3 : Страница 4 : Стр. 5 : Стр. 6 : Стр. 7 : Стр. 8 : Стр. 9 : Стр. 10 : Стр. 11 : Стр. 12 : Стр. 13 : Стр. 14 : Стр. 15 : Стр. 16 : Стр. 17 : Стр. 18 : Стр. 19 : Стр. 20 : Стр. 21 :
|
Обратная связь
Реклама на сайте
НАЗАД
