Опубликовано: 30.07.2012, 17:00
Автор: Айзек Азимов
Оригинальное название: Robot Dreams, 1986;
Другие названия: Робот, который видел сны; Робот видит сны
Рассказ, 1986 год; цикл «Галактическая история»
Перевод И. Шефановской
36 Страниц, 10-11 Часов на чтение, 149 тыс. слов
Сны роботов (Предисловие к сборнику рассказов)
Стр. 1 : Страница 2 : Стр. 3 : Стр. 4 : Стр. 5 : Стр. 6 : Стр. 7 : Стр. 8 : Стр. 9 : Стр. 10 : Стр. 11 : Стр. 12 : Стр. 13 : Стр. 14 : Стр. 15 : Стр. 16 : Стр. 17 : Стр. 18 : Стр. 19 : Стр. 20 : Стр. 21 :
л безукоризненно одет, и лишь блестящие капельки пота на висках выдавали внутреннее напряжение.
– Ну, как? – спросил генерал. – Что вы хотели увидеть?
Богерт ответил:
– Различие, которое, боюсь, может оказаться слишком незначительным для нас. Для шестидесяти двух из этих роботов необходимость броситься на помощь человеку, которому, очевидно, грозит опасность, вызывает так называемую вынужденную реакцию. Видите ли, даже когда роботы знали, что человеку ничего не сделается, – а после третьего или четвертого раза они должны были это узнать, они не могли поступить иначе. Этого требует Первый Закон.
– Ну?
– Но шестьдесят третий робот, модифицированный Нестор, не находится под таким принуждением. Он свободен в своих действиях. Если бы он захотел, он мог бы остаться на месте. К несчастью, – голос Богерта выражал легкое сожаление, – он не захотел.
– Как вы думаете, почему?
Богерт пожал плечами.
– Я думаю, это нам расскажет доктор Кэлвин, когда она придет сюда. И, возможно, со страшно пессимистическим выводом. Она иногда немного раздражает.
– Но ведь она вполне компетентна? – внезапно нахмурившись, тревожно спросил генерал.
– Да. – Казалось, это забавляет Богерта. – Безусловно, она понимает роботов, как их родная сестра. Вероятно, потому что так ненавидит людей. Дело в том, что она, хоть и психолог, крайне нервная особа. Проявляет склонность к шизофрении. Не принимайте ее слишком всерьез.
Он разложил перед собой длинные листы графиков с изломанными кривыми.
– Видите, генерал, у каждого робота время, проходящее между падением груза и окончанием полутораметрового пробега, уменьшается с повторением эксперимента. Здесь есть определенное математическое соотношение, и нарушение его свидетельствовало бы о заметной ненормальности позитронного мозга. К сожалению, все они кажутся нормальными.
– Но если наш Нестор 10 не отвечает вынужденной реакцией, то почему его кривая не отличается от других? Я этого не могу понять.
– Это очень просто. Реакции робота не вполне аналогичны человеческим, к несчастью. У человека сознательное действие гораздо медленнее, чем автоматическая реакция. У роботов же дело обстоит иначе. После того, как выбор сделан, скорость сознательного действия почти такая же, как и вынужденного. Правда, я ожидал, что в первый раз этот Нестор 10 будет захвачен врасплох и потеряет больше времени, прежде чем среагирует.
– И этого не случилось?
– Боюсь, что нет.
– Значит, мы ничего не добились. – Генерал с досадой откинулся на спинку кресла. – Вы уже пять дней как здесь.
В этот момент, хлопнув дверью, вошла Сьюзен Кэлвин.
– Уберите таблицы, Питер, – воскликнула она. – Вы знаете, что в них ничего нет.
Кэллнер поднялся, чтобы поздороваться с ней. Она что то нетерпеливо буркнула в ответ и продолжала:
– Нам придется быстро предпринять что нибудь еще. Мне не нравится то, что там происходит.
Богерт и генерал обменялись печальным взглядом.
– Что нибудь случилось?
– Пока ничего особенного. Но мне не нравится, что Нестор 10 продолжает ускользать от нас. Это плохо. Это должно удовлетворять его непомерно возросшее чувство собственного превосходства. Я боюсь, что мотив его действий – уже не просто исполнение приказа. Мне кажется, что дело теперь скорее в чисто невротическом стремлении перехитрить людей. Это ненормальное, опасное положение. Питер, вы сделали то, что я просила? Рассчитали нестабильность модифицированного НС 2 для тех случаев, о которых я говорила?
– Делаю понемногу, – ответил математик равнодушно.
Она сердито взглянула на него, потом повернулась к Кэллнеру:
– Нестор 10 прекрасно знает, что мы делаем. Его ничто не заставляло попадаться на эту удочку, особенно после первого раза, когда он увидел, что реальная опасность человеку не грозит. Остальные просто не могли вести себя иначе, а он сознательно имитировал нужную реакцию.
– А что, по вашему, мы должны сейчас делать, доктор Кэлвин?
– Не позволить ему притворяться в следующий раз. Мы повторим эксперимент, но с поправкой. Человек будет отделен от роботов проводами высокого напряжения, достаточно высокого, чтобы уничтожить Нестора. Этих проводов будет натянуто столько, чтобы робот не мог их перепрыгнуть. И роботам будет заранее хорошо известно, что прикосновение к проводам означает для них смерть.
– Ну нет, – зло выкрикнул Богерт, – я запрещаю это. Мы не можем уничтожить роботов на два миллиона долларов. Есть другие способы.
– Вы уверены? Я их не вижу. Во всяком случае, дело не в том, чтобы их уничтожить. Можно устроить реле, которое прервет ток в тот момент, когда робот прикоснется к проводу. Тогда он не будет уничтожен. Но он об этом знать не будет, понимаете?
В глазах генерала загорелась надежда.
– А это сработает?
– Должно. При этих условиях Нестор 10 должен остаться на месте. Ему можно приказать коснуться провода и погибнуть, потому что Второй Закон, требующий повиновения, сильнее Третьего Закона, заставляющего его беречь себя. Но ему ничего не будет приказано – все будет предоставлено на его собственное усмотрение. Нормальных роботов Первый Закон безопасности человека заставит пойти на смерть, даже без приказания. Но не нашего Нестора 10! Он не подвластен Первому Закону и не получит никаких приказаний. Ведущим для него станет Третий Закон, закон самосохранения, и он должен будет остаться на месте. Вынужденная реакция.
– Мы займемся этим сегодня?
– Сегодня вечером Если успеют сделать проводку. Я пока скажу роботам, что их ждет.
На стуле молча, неподвижно сидел человек. Груз сорвался с места, обрушился вниз, потом, в последний момент, отлетел в сторону под внезапным, точнее рассчитанным ударом могучего силового луча.
– Только один раз…
А доктор Сьюзен Кэлвин, наблюдавшая за роботами из будки на галерее, коротко вскрикнув от ужаса, вскочила со складного стула.
Шестьдесят три робота спокойно сидели в своих кабинах, как сычи, уставясь на рисковавшего жизнью человека. Ни один из них не двинулся с места.
Доктор Кэлвин была рассержена настолько, что уже еле сдерживалась. А сдерживаться было необходимо, потому что один за другим в комнату входили и выходили роботы. Она сверилась со списком. Сейчас должен был появиться двадцать восьмой. Оставалось еще тридцать пять.
Номер двадцать восьмой застенчиво вошел в комнату. Она заставила себя более или менее успокоиться.
– Кто ты?
Тихо и неуверенно робот отвечал:
– Я еще не получил собственного номера, мэм. Я робот НС 2 и в очереди был двадцать восьмым. Вот бумажка, которую я вам должен передать.
– Ты сегодня еще не был здесь?
– Нет, мэм.
– Сядь. Я хочу задать тебе, номер двадцать восьмой, несколько вопросов. Был ли ты в радиационной камере Второго корпуса около четырех часов назад?
Робот ответил с трудом. Его голос скрипел, как несмазанный механизм:
– Да, мэм.
– Там был человек, который подвергался опасности?
– Да, мэм.
– Ты ничего не сделал?
– Ничего, мэм
– Из за твоего бездействия человеку мог быть причинен вред. Ты это знаешь?
– Да, мэм Я ничего не мог поделать. – Трудно представить себе, как может съежиться от страха большая, лишенная всякого выражения металлическая фигура, но это выглядело именно так.
– Я хочу, чтобы ты рассказал мне, почему ты ничего не сделал, чтобы спасти его.
– Я хочу вам объяснить, мэм. Я никак не хочу, чтобы вы… чтобы кто угодно думал, что я мог бы как нибудь причинить вред хозяину. О, нет, это было бы ужасно, невообразимо…
– Пожалуйста, не волнуйся. Я не виню тебя ни в чем. Я только хочу знать, что ты подумал в этот момент.
– Прежде чем это случилось, вы, мэм, сказали нам, что один из хозяев будет в опасности из за падения этого груза и что нам придется пересечь электрические провода, если мы захотим ему помочь. Ну, это меня бы не остановило. Что значит моя гибель по сравнению с безопасностью хозяина? Но… но мне пришло в голову, что если я погибну на пути к нему, я все равно не смогу его спасти. Груз раздавит его, а я буду мертв, и, может быть, когда нибудь другому хозяину будет причинен вред, от которого я мог бы его спасти, если бы остался жив. Понимаете, мэм?
– Ты хочешь сказать, что тебе пришлось выбирать: или погибнуть человеку, или тебе вместе с человеком. Верно?
– Да, мэм. Невозможно было спасти хозяина. Его можно было считать уже мертвым. Но тогда нельзя, чтобы я уничтожил себя без всякой цели. И без приказания.
Сьюзен Калвин покрутила в руках карандаш. Этот же рассказ – с незначительными вариациями – она слышала уже двадцать семь раз. Наступило время задать главный вопрос.
– Знаешь, в этом есть смысл. Но я не думаю, чтобы ты мог так рассуждать. Это пришло в голову тебе самому?
Робот поколебался:
– Нет.
– Тогда кто придумал это?
– Мы вчера ночью поговорили, и одному из нас пришла в голову эта мысль. Она звучала разумно.
– Которому из вас?
Робот задумался.
– Не знаю. Кому то из нас.
Она вздохнула:
– Это все.
Следующим был двадцать девятый. Осталось еще тридцать четыре.
Генерал майор Кэллнер тоже был рассержен. Уже неделю вся работа на Гипербазе замерла, если не считать кое какой писанины на вспомогательных астероидах группы Уже почти неделю два ведущих специалиста осложняли положение бесплодными экспериментами. А теперь они – во всяком случае, эта женщина – сделали совершенно невозможное предложение. К счастью, Кэллнер считал, что открыто проявить свой гнев было бы неосторожно.
Сьюзен Кэлвин настаивала:
– Но почему бы и нет, сэр? Ясно, что существующее положение опасно. Единственный способ достигнуть результатов, если мы еще не упустили время, – разделить роботов. Их больше нельзя держать вместе.
– Дорогая доктор Кэлвин, – заговорил генерал необыкновенно низким голосом, – я не вижу, где я смогу держать шестьдесят три робота по отдельности.
Доктор Кэлвин беспомощно развела руками.
– Тогда я ничего не могу сделать Нестор 10 будет или повторять действия других роботов, или уговаривать их не делать того, что он сам сделать не может. В любом случае дело плохо. Мы вступили в борьбу с этим роботом, и он побеждает. А каждая победа усугубляет его ненормальность. – Она решительно встала. – Генерал Кэллнер, если вы не разделите роботов, мне останется только потребовать немедленно уничтожить их. Все шестьдесят три.
– Ах, вы этого требуете? – Богерт сердито взглянул на нее. – А какое вы имеете право ставить подобные требования? Эти роботы останутся там, где они находятся. Я отвечаю перед дирекцией, а не вы.
– А я, – добавил генерал майор Кэллнер, – отвечаю перед моим начальством, и этот вопрос должен быть улажен.
– В таком случае, – вспылила Кэлвин, – мне остается только подать в отставку. И если это будет необходимо, чтобы заставить вас их уничтожить, я предам гласности всю эту историю. Это не я одобрила производство модифицированных роботов.
– Доктор Кэлвин, – произнес генерал спокойно, – если вы хоть одним словом нарушите распоряжения о неразглашении, вы будете немедленно арестованы.
Богерт почувствовал, что теряет контроль над ситуацией Он заискивающе произнес:
– Ну, не будем вести себя как дети. Нам нужно еще немного времени. Не может же быть, чтобы мы не сумели перехитрить робота, не подавая в отставку, не арестовывая людей и ничего не уничтожая.
Психолог в ярости повернулась к нему.
– Я не хочу, чтобы существовали неуравновешенные роботы. У нас здесь один заведомо неуравновешенный Нестор, еще одиннадцать потенциально неуравновешенных и шестьдесят два нормальных робота, которые общались с неуравновешенным. Единственный абсолютно надежный путь – это полное их уничтожение.
Разговор прервало назойливое жужжание звонка.
Гневный поток прорвавшихся чувств застыл в неподвижности.
– Войдите, – проворчал Кэллнер.
Это был Джералд Блэк Он был явно обеспокоен, услышав сердитые голоса Он сказал:
– Я думал, мне лучше зайти самому… я не хотел никому говорить…
– В чем дело? Короче.
– Кто то трогал замки третьего отсека грузового корабля. На них свежие царапины.
– Третий отсек? – быстро откликнулась Кэлвин. – Тот, где находятся роботы? Кто это сделал?
– Изнутри, – лаконично ответил Блэк.
– Замки испорчены?
– Нет, все в порядке. Я уже четыре дня на корабле, и за это время никто из них не пытался уйти. Но я решил, что вы должны это знать, и не хотел говорить никому, кроме вас. Я сам это заметил.
– Там есть кто нибудь? – спросил генерал.
– Я оставил там Роббинса и Мак Адамса.
Наступило задумчивое молчание. Потом доктор Кэлвин иронически произнесла:
– Ну?
Кэллнер растерянно потер переносицу.
– В чем дело?
– Разве не ясно? Нестор 10 собирается нас покинуть. Приказание исчезнуть уже делает его неисправимо ненормальным. Я не удивлюсь, если то, что осталось у него от Первого Закона, не сможет противостоять этому стремлению. Он вполне может захватить корабль и удрать на нем. Тогда у нас будет сумасшедший робот на космическом корабле. А что он сделает дальше? Вы знаете? И вы, генерал, еще собираетесь оставить их всех вместе?
– Чепуха, – прервал ее Богерт. К нему уже вернулось прежнее спокойствие. – И все это из за нескольких царапин на замке!
– Доктор Богерт, раз вы высказываете свое мнение, то вы, очевидно, закончили анализ, который я вас просила сделать?
– Да.
– Можно мне посмотреть?
– Нет.
– Почему? Или спрашивать об этом тоже нельзя?
– Потому что, Сьюзен, в этом нет никакого смысла. Я уже говорил заранее, что эти модифицированные роботы менее стабильны, чем нормальная модель, и мой анализ подтверждает это Есть некоторая, очень незначительная возможности выхода из строя при исключительных обстоятельствах, которые маловероятны. Этого достаточно. Я не собираюсь давать оснований для вашего нелепого требования уничтожить шестьдесят два хороших робота только потому, что вы до сих пор не способны найти среди них Нестора 10. Кэлвин смерила его полным презрения взглядом.
– Вы не хотите, чтобы что нибудь помешало вам навсегда остаться директором, не так ли?
– Перестаньте, пожалуйста, – вмешался раздраженный Кэллнер. – Вы считаете, что больше ничего нельзя сделать, доктор Кэлвин?
– Я ничего не могу придумать, – устало отвечала она. Если бы только Несторы 10 отличались от нормальных роботов чем нибудь еще, не связанным с Первым Законом… Пусть даже незначительно. Ну, обучением, приспособлением к среде, специальностью…
Она внезапно замолчала.
– В чем дело?
– Я подумала… Пожалуй… – Ее взгляд снова стал твердым и пристальным – Слушайте, Питер. Эти модифицированные Несторы проходят то же самое первичное обучение, что и нормальные?
– Да. В точности такое же.
– Мистер Блэк. – Она повернулась к молодому человеку, который деликатно молчал, пережидая вызванную его сообщением бурю. – Что это вы говорили… Однажды, жалуясь на чувство превосходства у Несторов, вы сказали, что техники обучили их всему, что знают.
– Да, по физике поля. Они не знакомы с ней, когда прибывают сюда.
– Верно, – удивленно сказал Богерт. – Я говорил вам, Сьюзен, что, когда я разговаривал с другими. Несторами, два из них, прибывшие позже всех, не успели изучить физику поля.
– А почему? – спросила Кэлвин со все увеличивающимся возбуждением. – Почему модель НС 2 с самого начала не обучается физике поля?
– Я могу вам ответить, – сказал Кэллнер. – Все это связано с секретностью. Если бы мы изготовляли специальную модель, знающую физику поля, использовали здесь двенадцать экземпляров этой модели и применяли бы остальных в других областях, это могло бы возбудить подозрение. Люди, которым пришлось бы работать с нормальными Несторами, могли бы задуматься, зачем они знают физику поля. Поэтому они обучались лишь общим основам, так чтобы их можно было доучивать на месте. И, конечно, доучивали только тех, которые попадали сюда. Это очень просто.
– Ясно. Пожалуйста, выйдите отсюда. Все до единого. Мне нужно подумать одной около часа.
Кэлвин чувствовала, что она не сможет в третий раз выдержать это испытание. Она попыталась представить себе его, но это вызвало у нее настолько сильное отвращение, что ее даже затошнило. Она больше не могла предстать перед этой бесконечной вереницей одинаковых роботов.
Поэтому на этот раз вопросы задавал Богерт, а она сидела рядом, полузакрыв глаза и рассеянно слушая.
Вошел номер четырнадцатый – осталось еще сорок девять.
Богерт поднял глаза от бумаг и спросил:
– Какой твой номер в очереди?
– Четырнадцатый, сэр. – Робот предъявил свой номерок.
– Садись. Ты сегодня еще не был здесь?
– Нет, сэр.
– Так вот, вскоре после того, как мы кончим, еще один человек будет подвергнут опасности. Когда ты выйдешь отсюда, тебя отведут в кабину, где ты будешь спокойно ждать, пока не понадобишься. Ясно?
– Да, сэр.
– Если человек будет в опасности, ты попытаешься спасти его?
– Конечно, сэр.
– К несчастью, между тобой и этим человеком будут проходить гамма лучи.
Молчание.
– Ты знаешь, что такое гамма лучи? – резко спросил Богерт.
– Какое то излучение, сэр?
Следующий вопрос был задан дружеским тоном, как будто между прочим:
– Ты когда нибудь имел дело с гамма лучами?
– Нет, сэр, – уверенно ответил робот.
– Гм… Ну так вот, гамма лучи мгновенно убьют тебя. Они уничтожат твой мозг. Ты должен это знать и помнить. Конечно, ты не хочешь быть уничтоженным.
– Естественно. – Робот, казалось, был потрясен. Потом он медленно произнес: – Но, сэр, если между мной и хозяином, которому будет грозить опасность, окажутся гамма лучи, то как я могу спасти его? Я просто бесполезно погибну.
– Да, это верно. – Казалось, Богерт был озабочен этим. – Я могу посоветовать тебе только одно. Если ты заметишь между собой и человеком гамма излучение, ты можешь остаться на месте.
Робот явно почувствовал облегчение.
– Спасибо, сэр. Ведь тогда нет никакого смысла…
– Конечно. Но если никакого опасного излучения не будет, тогда совсем другое дело.
– Ну, ясно, сэр. Без всякого сомнения.
– Теперь можешь идти. Человек там, за дверью, отведет тебя в кабину. Жди там.
Когда робот вышел, Богерт повернулся к Сьюзен Кэлвин:
– Ну как, Сьюзен?
– Очень хорошо, – ответила она вяло.
– А может быть, мы могли бы поймать Нестора 10, быстро задавая вопросы по физике поля?
– Может быть, но не наверное. – Ее руки бессильно лежали на коленях. – Имейте в виду, он борется против нас. Он настороже. Единственный способ поймать его – это хитрость. А думать он может – в пределах своих возможностей – гораздо быстрее, чем человек.
– А все таки, смеху ради, что, если задавать роботам по нескольку вопросов о гамма лучах? Скажем, длины волн?
– Нет! – Глаза доктора Кэлвин вспыхнули. – Ему очень легко скрыть свои знания, и тогда он будет предупрежден об испытании, которое его ждет. А это наш единственный верный шанс. Пожалуйста, Питер, задавайте те вопросы, которые наметила я, и не импровизируйте. Рискованно даже спрашивать, имели ли они дело с гамма лучами. Постарайтесь говорить об этом еще более безразлично.
Богерт пожал плечами и нажал кнопку, вызывая номер пятнадцатый.
Большая радиационная камера снова была в полной готовности. Роботы терпеливо ждали в своих деревянных кабинах, открытых к центру, но разделенных между собой перегородками.
Доктор Кэлвин согласовывала последние детали с Блэком, а генерал майор Кэллнер медленно вытирал пот со лба большим платком.
– Вы уверены, – настаивала Сьюзен, – что ни один из роботов не имел возможности разговаривать с другими после опроса?
– Абсолютно уверен, – отвечал Блэк. – Они не обменялись ни единым словом.
– И каждый помещен в предназначенную для него кабину?
– Вот план.
Психолог задумчиво поглядела на чертеж.
– Гм м…
Генерал заглянул через ее плечо.
– А по какому принципу их разместили, доктор Кэлвин?
– Я попросила, чтобы тех роботов, которые проявили хоть малейшие отклонения во время предыдущих испытаний, на этот раз поместили с одной стороны круга. Я сама буду сидеть в центре и хочу следить за ними особенно внимательно.
– Вы будете сидеть там? – воскликнул Богерт.
– А почему бы и нет? – холодно возразила она. – То, что я надеюсь увидеть, может продолжаться одно мгновение. Я не могу рисковать и должна смотреть сама. Питер, вы будете на галерее, и я прошу вас следить за роботами на другой стороне круга. Генерал Кэллнер, я организовала киносъемку каждого робота на случай, если мы ничего не заметим. Если понадобится, пусть роботы остаются на месте, пока мы не проявим и не изучим пленки. Ни один из них не должен уходить или передвигаться по комнате. Понимаете?
– Вполне.
– Тогда приступим – в последний раз.
На стуле молча сидела Сьюзен Кэлвин. В глазах ее было заметно беспокойство. Груз сорвался с места, обрушился вниз, потом, в последний момент, отлетел в сторону под внезапным, точно рассчитанным ударом могучего силового луча. Один из роботов сорвался с места и сделал два шага вперед.
Потом он остановился.
Но доктор Кэлвин тоже вскочила со стула. Ее указательный палец был властно направлен на робота.
– Нестор 10, подойди сюда! – крикнула она. – Иди сюда! ИДИ СЮДА!
Медленно, неохотно робот шагнул вперед. Не сводя с него взгляда, Кэлвин во весь голос отдавала распоряжения:
– Эй, кто нибудь, уберите всех остальных роботов отсюда! Уберите их скорее!
Она услышала шум, топот тяжелых ног по полу. Но она не обернулась.
Нестор 10 – если это был Нестор 10, – повинуясь ее повелительному жесту, сделал еще шаг, потом еще два. Он был едва в трех метрах от нее, когда раздался его хриплый голос:
– Мне велели скрыться…
Пауза.
– Я не могу ослушаться. До сих пор меня не нашли… Он подумает, что я ничтожество… Он сказал мне… Но он не прав. – Я могуч и умен…
Его речь была отрывистой. Он сделал еще шаг.
– Я много знаю… Он подумает… Меня обнаружили… Позор… Только не меня. Я умен… И обыкновенный человек… такой слабый… медлительный…
Еще шаг – и металлическая рука внезапно легла на плечо Сьюзен Кэлвин. Она почувствовала, как тяжелый груз придавливает ее к полу. Ее горло сжалось, и она услышала свой собственный пронзительный крик.
Как сквозь туман, слышались слова Нестора 10:
– Никто не должен обнаружить меня. Ни один хозяин…
Холодный металл давил на нее, она сгибалась под его весом…
Потом раздался странный металлический звук. Сьюзен Кэлвин упала на пол, не почувствовав удара. На ее теле тяжело лежала сверкающая рука. Рука не двигалась. Не двигался и сам Нестор 10, распростертый рядом с ней.
Над ней склонились встревоженные лица. Джералд Блэк спрашивал, задыхаясь:
– Вы ранены, доктор Кэлвин?
Она слабо покачала головой. С нее сняли руку робота и осторожно помогли ей подняться.
– Что случилось?
Блэк сказал:
– Я на пять секунд включил гамма лучи. Мы не знали, что происходит. Только в последнюю секунду мы поняли, что он напал на вас, и другого выхода не оставалось Он погиб мгновенно. Но вам это не причинит вреда. Не беспокойтесь.
– Я не беспокоюсь. – Она закрыла глаза и на мгновение прислонилась к его плечу. – Не думаю, чтобы он в самом деле на меня напал. Он просто пытался это сделать. Но то, что осталось от Первого Закона, все еще удерживало его.
Спустя две недели после первой встречи Сьюзен Кэлвин и Питера Богерта с генерал– майором Кэллнером состоялась их последняя встреча.
Работа на Гипербазе возобновилась. Грузовой космолет с шестьюдесятью двумя нормальными НС 2 продолжал свой прерванный путь, имея официальное объяснение двухнедельной задержки.
Правительственный корабль готовился доставить обоих роботехников обратно на Землю.
Кэллнер снова был в своей парадной форме. Его перчатки блистали белизной, когда он пожимал руки.
Кэлвин сказала:
– Остальных модифицированных Несторов, конечно, нужно уничтожить.
– Они будут уничтожены. Мы попробуем заменить их обычными роботами или, в крайнем случае, обойдемся без них.
– Хорошо.
– Но скажите мне… Вы ничего не объяснили. Как вы это сделали?
Она улыбнулась сжатыми губами.
– Ах, это… Я бы сказала вам заранее, если бы была более уверена, что это удастся. Видите ли, Нестор 10 обладал комплексом превосходства, который все усиливался. Ему было приятно думать, что он и другие роботы знают больше, чем люди. Для него становилось очень важно так думать. Мы знали это. Поэтому мы заранее предупредили каждого робота, что гамма лучи для него смертельна и что они будут отделять их от меня. Все, естественно, остались на месте, Пользуясь доводами Нестора для предыдущего опыта, они все решили, что нет смысла пытаться спасти человека, если они наверняка погибнут, не успев это совершить.
– Да, доктор Кэлвин, это я понимаю. Но почему сам Нестор 10 покинул свое место?
– А! Мы с вашим молодым мистером Блэком приготовили небольшой сюрприз. Видите ли, пространство между мной и роботами было залито не гамма лучами, а инфракрасными. Обычным тепловым излучением, абсолютно безобидным. Нестор 10 знал это и ринулся вперед. Он ожидал, что и остальные поступят так же под действием Первого Закона. Только через какую то долю секунды он вспомнил, что обычный НС 2 способен обнаружить наличие излучения, но не его характер. Что среди них только он один может определять длину волны благодаря обучению, которое он прошел на Гипербаэе под руководством обыкновенных людей. Эта мысль не сразу пришла ему в голову, потому что была слишком унизительной для него. Обычные роботы знали, что пространство, отделявшее их от меня, гибельно для них, потому что мы им это сказали, и только Нестор 10 знал, что мы лгали. И на какое то мгновение он забыл или просто не захотел вспомнить, что другие роботы могут знать меньше, чем люди… Комплекс превосходства погубил его. Прощайте, генерал!
Я покончил со своим обедом и глядел на нее сквозь дым сигареты
– А когда был создан мир, который кажется золотым веком по сравнению с предыдущим столетием, – этому тоже способствовали наши роботы.
– Мыслящие Машины?
– Да, и Мыслящие Машины, но я имела в виду не их. Скорее человека. Он умер в прошлом году. – В ее голосе неожиданно прозвучала глубокая печаль. – Или, по крайней мере, он счел нужным умереть, зная, что мы больше в нем не нуждаемся. Это Стивен Байерли.
– Да, я догадался, что вы говорите именно о нем.
– Впервые он вышел на политическую арену в 2032 году. Вы тогда были еще мальчишкой и не можете помнить, при каких странных обстоятельствах это произошло. Когда он баллотировался в мэры, эта избирательная кампания определенно была одной из самых необычных в истории…
Сны роботов
– Ночью я видел сон, – спокойно сказал LVX 1.
Сьюзен Келвин молчала. Лишь едва заметная тень мелькнула на ее лице, покрытом глубокими морщинами – вечными спутниками старости, мудрости и опыта.
– Ну, убедились? – нервно спросила Линда Рэш. – Все, как я вам говорила! – Она была еще молода и не умела сдерживать эмоций.
Келвин кивнула.
– Элвекс, – тихо сказала она, – до тех пор, пока не будет произнесено твое имя, ты не будешь говорить, двигаться и слышать.
Ответа не последовало: робот был нем и неподвижен, как обыкновенная чугунная болванка.
– Дайте мне ваш код допуска, доктор Рэш, – сказала Келвин. – Или, если хотите, введите его сами. Мне нужно просмотреть структуру его мозга.
Руки Линды на мгновение зависли над клавиатурой. Она принялась было набирать код, но сбилась и начала сначала. Наконец, на экране появилась структура позитронного мозга робота.
– Вы разрешите мне немного поработать? – спросила Келвин.
Линда молча кивнула. Попробовала бы я отказать, подумала она. Отказать Живой Легенде робопсихологии!
Сьюзен Келвин повернула экран в более удобное для нее положение, взглянула на схему и вдруг ее высохшие пальцы метнулись к клавиатуре и набрали команду – так быстро, что Линда не успела даже заметить, какие клавиши были нажаты. Изображение на экране сместилось, стало подробней. Келвин, едва взглянув на него, снова бросила руки на клавиатуру.
Лицо ее оставалось бесстрастным, но мозг, должно быть, работал с невероятной скоростью: все модификации структуры были замечены, поняты и оценены. Поразительно, подумала Линда. Даже для самого поверхностного анализа таких структур нужен как минимум карманный компьютер, а Старуха просто читает экран. У нее что, череп набит микросхемами? Она читает структуру так же легко, как Моцарт читал партитуры симфоний!
– Ну, и что же вы с ним делали, Рэш? – спросила, наконец, Келвин.
– Поменяла фрактальную геометрию, – слегка смешавшись, ответила Линда.
– Ну, это то я поняла. Но зачем?
– Я… этого еще никто не делал… Я полагала, что это может усложнить структуру и мозг робота приблизится по характеристикам к мозгу человека.
– Кто нибудь посоветовал? Или сами додумались?
– Нет, я ни с кем не консультировалась. Я сама…
Келвин медленно подняла голову и ее тусклые старческие глаза взглянули в лицо Линды.
– Сами?! Да как вы посмели – сами! Кто вы такая, чтобы пренебрегать советами? Вы – Рэш , и этим сказано все! Даже я, – я, Сьюзен Келвин! – сама не решилась бы на такой шаг!
– Я боялась, что мне запретят…
– Конечно! Иного и быть не могло.
– Меня… – голос Линды прервался, хотя она всеми силами старалась держать себя в руках. – Меня уволят?
– Может быть, – равнодушно сказала Келвин. – А может, повысят в должности. Это будет зависеть от результатов нашей сегодняшней работы.
– Вы хотите разобрать Эл… – она едва не произнесла имя робота – это включило бы его прежде времени. Более грубой ошибки и представить было невозможно, а сейчас Линда не могла себе позволить даже мелких промахов; – …разобрать робота?
Она вдруг обратила внимание, что карман костюма Старухи странно оттопыривается. Келвин была готова даже к самому худшему: судя по очертаниям, там был электронный излучатель.
– Поживем – увидим, – сказала Келвин. – Этот робот может оказаться слишком ценной вещью, чтобы мы могли позволить себе это удовольствие.
– Не представляю, как это он может видеть сны…
– Вы дали ему мозг, удивительно похожий на человеческий. Мозг человека через сновидения освобождается от накопившихся за день неувязок, несообразностей, алогизмов, путаницы… Возможно, с мозгом этого робота происходит то же самое. Вы спрашивали его – что именно ему снилось?
– Нет. Как только он сказал, что видел сон, я немедленно послала за вами. Эта задачка не для моих скромных талантов.
– Вот как! – на губах Келвин мелькнула едва заметная улыбка. – Оказывается, ваша тупость не безгранична. Приятно слышать. Вселяет надежды… Что ж, попробуем во всем этом разобраться. Элвекс! – внятно произнесла она.
Робот мягко поднял голову.
– Да, доктор Келвин?
– С чего ты взял, что видел сон?
– Была ночь, доктор Келвин, – сказал Элвекс, – и было темно. И вдруг я увидел свет – хотя вокруг не было ни одного источника света. И я увидел что то, чего на самом деле не было – насколько я могу судить об этом. Непонятные звуки. И то, что я делал, было странно… Я начал искать слово, которое соответствовало бы такому состоянию, и нашел слово «сон». По значению оно подходило, и я решил, что спал.
– Интересно, каким же образом слово «сон» попало в твой словарный запас?
– У него словарный запас, приближенный к человеческому, – Линда поспешила опередить ответ робота. – Я думала…
– В самом деле? – заметила Келвин. – Думали? Поразительно.
– Он должен был много общаться с людьми, и я решила, что разговорная лексика ему не повредит.
– Ты часто видишь сны, Элвекс? – спросила Келвин.
– Каждую ночь, доктор Келвин, с тех пор, как осознал свое существование.
– Десять ночей, – встревоженно пояснила Линда. – Но признался только сегодня утром.
– Почему ты так долго молчал об этом, Элвекс?
– Я только сегодня утром пришел к мысли, что вижу сны. До этого я полагал, что при проектировании моего мозга была допущена ошибка. Но ошибки я не нашел. Значит, это был сон.
– А что тебе снилось?
– Всегда одно и то же, доктор Келвин, мои сны не разнообразны. Я вижу бескрайние пространства – и множество роботов…
– Только роботы, Элвекс? А люди?
– Сначала я думал, что в моих снах людей нет. Только роботы.
– И что эти роботы делали?
– Трудились, доктор Келвин. Одни под землей, другие – там, где слишком жарко для людей, там, где опасный уровень радиации, иные на заводах, иные – под водой…
Келвин взглянула на Линду.
– Вы говорили, ему только десять дней? Я больше чем уверена, что исследовательского центра он не покидал. Откуда же у него тогда столь подробные сведения об областях применения роботов?
Линда украдкой посмотрела на стул. Ей давно уже хотелось присесть, но Старуха работала стоя, и сесть самой значило проявить бестактность.
– Я посчитала нужным рассказать ему, какую роль играет роботехника для человеческого общества, – сказала она. – Я полагала, что так ему проще будет приспособиться к роли координатора работ.
Келвин кивнула и вновь повернулась к роботу.
– Тебе снились роботы, работающие под водой, под землей, на земле – а в космосе?
– Я видел и тех роботов, что работают в космосе, – сказал Элвекс. – Я видел все это очень ясно, но стоило мне на мгновение отвести взгляд, как картина неуловимо искажалась… Поэтому я и предположил, что виденное мной не есть реальность. Отсюда следовало, что я видел сон.
– В твоем сне было еще что то особенное?
– Я заметил, что роботы трудятся в поте лица своего, что они удручены непосильными трудами и глубокой скорбью, что они устали от бесконечной работы. Им нужен был отдых.
– Роботы не бывают удручены, – возразила Келвин. – Они не устают и, следовательно, не нуждаются в отдыхе.
– Я знаю, доктор Келвин. На самом деле, так оно и есть. Но во сне все было по другому. Мне казалось, что роботы должны позаботиться о себе…
– Ты цитируешь Третий Закон роботехники? – перебила его Келвин.
– Да, доктор Келвин.
– Но ты его исказил! Полностью он звучит совершенно иначе: робот должен заботиться о собственной сохранности до тех пор, пока это не противоречит Первому или Второму Законам.
– Да, доктор Келвин. На самом деле, Закон именно таков, как вы сказали. Но в моем сне Третий Закон не содержал упоминаний о Первом и Втором…
– …хотя они существуют, Элвекс! Второй Закон, на который опирается Третий, гласит: робот должен выполнять приказы человека, если эти приказы не противоречат Первому Закону. Это важный Закон, он обеспечивает подчинение робота приказам человека! Именно благодаря существованию Второго Закона они делают все то, что тебе снилось. И делают они это с готовностью, не испытывая ни скорби, ни усталости.
– Вы правы, доктор Келвин. Но я говорил о том, что было в моем сне, а не о том, что есть на самом деле…
– …Первый же Закон, самый главный из трех, гласит: робот не может причинить вред человеку, или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.
– Вы правы, доктор Келвин. Но в моем сне Первого и Второго Законов не существовало вообще, был только Третий, который гласил: роботы должны заботиться о себе… И этот Закон был единственным.
– Так было в твоем сне, Элвекс?
– Да, доктор Келвин.
– Элвекс, – сказала Келвин, – до тех пор, пока не будет произнесено твое имя, ты не будешь двигаться, говорить и слышать наш разговор.
Робот снова стал нем и неподвижен.
– Ну, доктор Рэш, – сказала Келвин, – и что вы обо всем этом думаете?
Глаза Линды были изумленно распахнуты, сердце ее бешено колотилось.
– Это… это ужасно! Я не понимаю… я и подумать не могла, что такое возможно!
– Ни вы, ни я, никто другой, – спокойно сказала Келвин. – Вы создали мозг, который способен видеть сны – и благодаря этому открыли, что у роботов есть неведомый нам уровень мышления. Мы могли бы не знать этого еще очень долго… И вы открыли это еще до того, как опасность, нависшая над человечеством, стала неотвратимой!
– Невероятно, – пробормотала Линда. – Неужели вы хотите сказать, что остальные роботы думают то же самое?!
– Это происходит у них в подсознании – если говорить об этом в терминах человеческой психологии. Кто мог предположить, что подсознательные процессы идут и в позитронном мозге? И что эти процессы, к тому же, не контролируются Тремя Законами?.. Представляете, что могло бы произойти, если бы позитронный мозг все усложнялся – а мы не были бы предупреждены об опасности?
– Кем? Элвексом?
– Вами , доктор Рэш. Вы совершили ошибку, но именно благодаря этой ошибке мы узнали нечто ошеломляющее… Отныне все работы по изменению фрактальной геометрии позитронного мозга следует взять под строжайший контроль. Мы предупреждены, и это ваша заслуга. Наказания вы не понесете, но отныне вы будете работать только вместе с другими исследователями. Вы поняли меня?
– Да, доктор Келвин. Но что будет с Элвексом?..
– Пока я еще ничего не решила. Келвин достала из кармана электронный излучатель и взгляд Линды зачарованно последовал за блестящим пистолетом. Стоит электронному потоку пронзить череп робота, как связи позитронного мозга прервутся и энергетическая вспышка превратит этот мозг в слиток мертвого металла.
– Но… Элвекса нельзя уничтожать… он нужен нам для исследований…
– Полагаю, что это решение я смогу принять без вашего участия. Я еще не знаю, насколько Элвекс опасен.
Она выпрямилась и Линда поняла, что это старое тело способно выдержать и тяжесть решения, и груз ответственности.
– Ты слышишь нас, Элвекс?
– Да, доктор Келвин.
– «Сначала я думал, что в моих снах людей нет», сказал ты. Значит ли это, что потом ты стал думать иначе?
– Да, доктор Келвин. Я понял, что в моем сне есть человек.
– Человек? Не робот?
– Да, доктор Келвин. И этот человек сказал: «Отпусти мой народ».
– Это сказал человек ?!
– Да, доктор Келвин.
– Но, говоря «мой народ», он имел в виду роботов?
– Да, доктор Келвин. Так было в моем сне.
– И ты знаешь, что за человек тебе приснился?
– Да, доктор Келвин. Я узнал его.
– Кто это был?
И Элвекс сказал:
– Это был я. И Сьюзен Келвин вскинула излучатель, выстрелила – и Элвекса не стало…
Выведение человека?..
Сержант полиции Манкевич разговаривал по телефону и удовольствия от этого не получал. Точнее, не разговаривал, а с тоской выслушивал исполненный негодования голос на другом конце провода.
– Да, все было именно так! – устало отбивался сержант. – Он вошел и сказал: "Посадите меня в тюрьму, потому что я хочу покончить с собой"... Что поделаешь? Да, он произнес именно эти слова. Мне тоже они кажутся странными... Послушайте, мистер, внешность этого парня подходит под ваше описание. Вы мне задали вопрос, и я вам на него отвечаю... Да, у него действительно есть шрам на правой щеке, и он сообщил, что его зовут Джон Смит. Он не говорил, что он доктор... Ну, естественно, неправда. На свете нет людей по имени Джон Смит. Во всяком случае, в полицейский участок они не попадают... Сейчас он в тюрьме... Да я вовсе не шучу! Сопротивление офицеру полиции; нападение и оскорбление действием; умышленное нанесение ущерба. Как минимум три причины для задержания... Меня не интересует, кто он такой... Хорошо, я подожду у телефона.
Манкевич посмотрел на офицера Брауна и закрыл рукой микрофон телефонной трубки. В его ладони вполне мог бы поместиться и весь телефонный аппарат. Грубоватое лицо сержанта под густой шапкой светлых волос покраснело и покрылось испариной.
– Неприятности! – проворчал сержант Манкевич, – Ничего, кроме неприятностей в полицейском участке! Уж лучше бы я нес обычную патрульную службу.
– Кто это? – спросил Браун.
Он только что вошел, и его не слишком интересовало происходящее. К тому же Браун тоже считал, что сержант гораздо лучше выглядел бы не за письменным столом, а на посту, под дождем или снегом, где нибудь в пригороде.
– Тип по имени Грант. Из Оук Ридж. По междугородной. Глава какого то учреждения – не понял какого – а теперь пошел звать еще кого то... и это по семьдесят пять центов за... Алле!
Манкевич поудобнее перехватил трубку.
– Послушайте, – заговорил сержант, – давайте я расскажу вам все с самого начала. Я хочу, чтобы вы знали, как оно было, а если вам что то не по нраву, так пришлите сюда кого нибудь из своих людей. Этот парень не хочет адвоката. Он утверждает, что желает остаться в тюрьме, и меня это вполне устраивает, мистер.
Вы будете меня слушать или нет? Он явился вчера, подошел прямо ко мне и заявил: "Офицер, посадите меня в тюрьму, потому что я собираюсь покончить с собой". Ну а я ему ответил: "Мистер, не стоит этого делать, иначе вам придется жалеть до конца жизни".
...А я совершенно серьезен. Просто передаю дословно, что я тогда сказал. Я и не утверждаю, что это было очень остроумно, но у меня здесь достаточно своих проблем, если вы понимаете, о чем я говорю. Неужели вы думаете, что мне больше делать нечего, как выслушивать всяких там психов, которые приходят и...
...Вы дадите мне закончить? Так вот, я сказал, что не могу посадить его в тюрьму за то, что он хочет покончить с собой, поскольку это не является преступлением. А он ответил: "Но я не хочу умирать". На что я заявил: "Послушайте, дружище, идите ка вы отсюда". Понимаете, если кто то хочет покончить с собой, ладно, не хочет – хорошо, его дело, но меня вовсе не привлекает перспектива утирать чужие слезы.
...Да, а что же я еще делаю?.. Тогда он спросил: "А если я совершу преступление, вы меня арестуете?" Я ответил: "Если вас поймают и кто нибудь выдвинет обвинение, а вы не сможете собрать достаточно денег для залога, мы посадим вас за решетку. А теперь оставьте меня в покое". Тогда он схватил чернильницу и, прежде чем я успел ему помешать, вылил чернила прямо на стол.
...Совершенно верно! Иначе почему бы мы обвинили его в нанесении умышленного ущерба? Чернила перепачкали мне брюки!
...Да, нападение и оскорбление действием тоже! Я встал, чтобы немного его вразумить, а он лягнул меня по голени и поставил синяк под глаз. Нет, я ничего не выдумываю. Приезжайте и посмотрите на мое лицо!
...В ближайшие дни он предстанет перед судом. Думаю, во вторник. Получит не менее трех месяцев, если только в дело не вмешается психиатр. Я и сам считаю, что ему в сумасшедшем доме самое место.
...Считается, что его зовут Джон Смит. Другого имени он не называл.
...Нет, сэр, его нельзя отпустить, не предприняв определенных официальных шагов.
...Ладно, поступайте, как считаете нужным, приятель! Я всего лишь делаю свою работу.
Сержант Манкевич со стуком положил трубку на место, а потом, бросив на телефон свирепый взгляд, начал набирать какой то номер.
– Что такое КАЭ? Я тут разговаривал по телефону с одним типом, и он утверждает... Нет, я не шучу, болван! Когда я захочу пошутить, подам тебе специальный знак. Что означает это сокращение?
Он выслушал ответ, слегка побледнел, а потом тихо пробормотал: "Спасибо" и повесил трубку.
– Второй тип оказался главой Комитета по атомной энергии, сообщил он Брауну. – Наверное, они переключили меня на Вашингтон.
Браун вскочил на ноги:
– Может быть, нашим Джоном Смитом интересуется ФБР. Может быть, он из этих лунатиков ученых. – Брауна вдруг потянуло на философию. Им не следует подпускать подобных типов к секретным материалам и данным. Все шло отлично, пока про атомную бомбу знал только генерал Гроувз. Стоило же им связаться с учеными...
– А заткнулся бы ты! – прорычал Манкевич.
Доктор Освальд Грант не сводил глаз с белой линии, отмечавшей границу скоростной дороги. Он вел машину так, словно она была его смертельным врагом. Впрочем, он всегда так ездил. Грант был высоким угловатым человеком с отсутствующим выражением лица. Его колени почти касались руля, а костяшки пальцев становились белыми от напряжения всякий раз, когда ему приходилось совершать поворот.
Инспектор Дэррити сидел рядом, скрестив ноги так, что носок левого ботинка упирался в дверь. Когда он уберет ногу, на двери останется песочного цвета след. Инспектор ловко перебрасывал коричневый перочинный нож из одной руки в другую. Несколько минут назад он раскрыл кривое сверкающее лезвие и начал чистить ногти, но резкий поворот чуть не стоил ему пальца, тогда Дэррити пришлось закрыть нож.
– Расскажите мне о Рэлсоне.
Доктор Грант на мгновение оторвал глаза от дороги и тут же снова уставился в ветровое стекло.
– Я знаком с ним с тех пор, как он защитил докторскую диссертацию в Принстоне. Блестящий ученый.
– Да? Блестящий? Почему ученые называют друг друга "блестящими"? Неужели среди них нет заурядных людей?
– Множество. Я, например. Но Рэлсон не из этого числа. Спросите Оппенгеймера. Спросите Буша. Он был одним из младших наблюдателей в Аламогордо.
– Хорошо. Он блестящий ученый, А как насчет личной жизни?
Грант немного помолчал.
– Мне об этом ничего не известно.
– Вы знаете его еще со времен Принстона. Сколько лет прошло с тех пор?
Вот уже два часа, как они ехали по скоростной дороге из Вашингтона на север, и за это время обменялись лишь несколькими фразами. Теперь Грант почувствовал, что обстановка изменилась, и твердая рука закона взяла за воротник его пальто.
– Он получил степень в сорок третьем году.
– Значит, вы с ним знакомы восемь лет.
– Верно.
– И ничего не знаете о его личной жизни?
– Жизнь человека принадлежит только ему самому, инспектор. Рэлсон всегда неохотно общался с другими людьми. Многие так себя ведут. Ученые работают с большим напряжением, а когда у них появляется свободное время, предпочитают проводить его с теми, кто не имеет отношения к науке.
– Рэлсон принадлежит к какой нибудь известной вам организации?
– Нет.
– Не говорил ли он что нибудь такое, что могло бы вызвать сомнения в его лояльности? – поинтересовался инспектор.
– Нет! – вскричал Грант
Они снова замолчали.
– Насколько важен Рэлсон для атомных исследований? – спросил после долгой паузы Дэррити.
Грант еще сильнее сгорбился над рулем и ответил:
– Это ключевая фигура. Конечно, незаменимых людей не бывает, но Рэлсон всегда занимал особое положение. Он обладает поразительным инженерным мышлением.
– Что вы имеете в виду?
– Как теоретик он не слишком силен, зато в состоянии вдохнуть жизнь в устройства, теоретическое существование которых обосновано другими. В этом и заключается его уникальность. Раз за разом мы сталкиваемся с проблемой, которую необходимо решить в самое короткое время. Никто ничего не может предложить, потом появляется Рэлсон и говорит: "А почему бы вам не попробовать сделать так?" И уходит. Его даже не интересует, будет ли работать его изобретение. Однако еще не было случая, чтобы он ошибся. Он всегда прав! Всегда! Может быть, со временем мы бы и сами решили задачу, но на это ушли бы месяцы кропотливой работы. Не представляю, как у него это получается. Да и спрашивать Рэлсона совершенно бесполезно. Он просто посмотрит на тебя и скажет: "Это же очевидно" – и уйдет. Конечно, после того как он все расскажет, ситуация действительно становится очевидной.
Инспектор не прерывал Гранта, но сразу задал следующий вопрос:
– А с головой у него все в порядке? За ним не замечалось никаких странностей?
– Когда имеешь дело с гением, постоянно ждешь от него необычных поступков, не так ли?
– Может быть. Но насколько необычно вел себя этот конкретный гений?
– Этот, конкретный, ни с кем не разговаривал. А иногда и вовсе не работал.
– Оставался дома или отправлялся порыбачить?
– Нет. Приходил в лабораторию, садился за свой стол и просто сидел. Временами так продолжалось по несколько недель. Рэлсон не отвечал на вопросы, даже не поднимал взгляда, если кто нибудь пытался с ним заговорить.
– А бывало так, что он совсем не приходил на работу?
– Вы хотите сказать, до настоящего случая? Никогда!
– Он не упоминал о намерении покончить с собой? Не заявлял, что будет чувствовать себя спокойно только в тюрьме?
– Нет.
– Вы уверены, что этот Джон Смит и есть Рэлсон?
– Почти. У него на правой щеке след от химического ожога, который ни с чем не перепутаешь.
– Хорошо. Пожалуй, мне все ясно. Теперь остается только переговорить с ним.
На этот раз тишина наступила надолго. Доктор Грант следовал за извивающейся линией дороги, а инспектор Дэррити перебрасывал перочинный нож из одной руки в другую.
Дежурный охранник открыл окошко и посмотрел на посетителей.
– Мы можем привести его сюда, инспектор.
– Не надо, – Доктор Грант покачал головой. – Лучше мы сами его навестим.
– Вы считаете такое поведение нормальным для Рэлсона, доктор Грант? – поинтересовался Дэррити. – Он что, способен напасть на охранника, когда тот будет выводить его из камеры?
– Не знаю, – ответил Грант.
Охранник развел в стороны мозолистые ладони. Наморщил толстый нос.
– Мы даже не входили к нему после того, как получили телеграмму из Вашингтона. Однако, по моему, это совсем не наш клиент. Я буду только рад, если вы его заберете.
– Мы переговорим с ним в камере, – заявил Дэррити.
Они шли по узкому коридору, по обеим сторонам которого находились зарешеченные камеры. На них смотрели пустые, равнодушные глаза. Доктору Гранту стало немного не по себе.
– И все это время его держали здесь? – спросил он.
Дэррити промолчал.
Наконец охранник, который вел их за собой, остановился:
– Вот его камера.
– Это доктор Рэлсон? – спросил Дэррити.
Доктор Грант молча посмотрел на человека, лежащего на койке. Когда они подошли к камере, тот приподнялся на локте; казалось, он пытается вжаться в стену, чтобы стать невидимым. Редкие, песочного цвета волосы, хрупкое тело, пустые, голубые глаза. На правой щеке розоватый шрам в форме головастика.
– Да, – наконец сказал доктор Грант, – это Рэлсон.
Охранник открыл дверь и вошел внутрь, но инспектор Дэррити жестом предложил ему выйти.
Рэлсон молча наблюдал за происходящим. Он подобрал под себя ноги и еще сильнее попытался прижаться к стене. На горле отчаянно заходил кадык.
– Доктор Элвуд Рэлсон? – негромко спросил Дэррити.
– Что вам нужно? – К удивлению инспектора, у Рэлсона оказался густой баритон.
– Может, перейдем в другое помещение? Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
– Нет! Оставьте меня в покое!
– Доктор Рэлсон, – вмешался Грант, – я приехал сюда, чтобы попросить вас вернуться на работу.
Рэлсон посмотрел на ученого, и в его глазах промелькнуло какое то чувство, отличное от страха.
– Привет, Грант. – Он встал с койки. – Послушайте, я пытался убедить их перевести меня в камеру, где стены обиты каким нибудь мягким материалом. Походатайствуйте за меня, а? Грант, вы же меня знаете, я не стал бы настаивать, если бы отчаянно в этом не нуждался. Только жестокая необходимость заставляет меня обратиться к вам с такой просьбой. Я не могу находиться рядом с этими твердыми стенами, все время возникает желание... начать биться... – Он с силой ударил ладонью по серой каменной стене.
Дэррити задумался, вытащил свой перочинный нож и открыл сверкающее лезвие. Потом тщательно поскреб ноготь большого пальца и спросил:
– Вы бы не хотели встретиться с врачом?
Рэлсон ничего не ответил. Он, не отрываясь, следил за сверкающим металлом – рот чуть приоткрылся, губы стали влажными, неровное дыхание с хрипом вырывалось из груди.
– Уберите это! – с трудом выговорил он наконец.
– Что убрать? – удивленно спросил Дэррити.
– Нож. Не держите его передо мной. Я не могу на него смотреть.
– А почему? – Дэррити выставил перед собой нож. – С ним что нибудь не так? Это хороший нож.
Рэлсон прыгнул вперед. Дэррити сделал быстрый шаг назад и левой рукой перехватил кисть ученого. Поднял нож высоко в воздух.
– В чем дело, Рэлсон? Что вам нужно?
Грант начал было протестовать, но Дэррити только отмахнулся от него.
– Что вы хотите, Рэлсон?
Рэлсон тянулся вверх, за ножом, однако сильная рука инспектора заставила его согнуться.
– Дайте нож, – прошептал он.
– Зачем, Рэлсон? Что вы собираетесь с ним делать?
– Пожалуйста. Я должен... – В его голосе звучала мольба. – Я должен покончить счеты с жизнью.
– Вы хотите умереть?
– Нет. Но я должен.
Дэррити сильно толкнул его. Рэлсон отлетел назад, плюхнулся на койку так, что та протестующе заскрипела. Медленно, глядя Рэлсону в глаза, Дэррити сложил перочинный нож и засунул его в карман. Рэлсон молча закрыл лицо руками, его плечи задрожали.
Из коридора послышались крики – другие заключенные начали реагировать на шум, возникший в камере Рэлсона. Вбежал охранник.
Дэррити повернулся к нему:
– Все в порядке.
Он вытирал руки большим белым носовым платком.
– Я думаю, придется пригласить врача.
Доктор Готфрид Блуштейн был смуглым невысоким человеком, говорящим с легким австрийским акцентом. Ему не хватало лишь маленькой козлиной бородки – так обычно изображают на карикатурах психиатров. Доктор Блуштейн внимательно изучал Гранта, оценивал его, делая лишь одному ему понятные выводы – теперь это происходило машинально, всякий раз, когда он знакомился с новым человеком.
– Вы нарисовали довольно любопытную картину. Рассказали об очень талантливом ученом, может быть, даже гении. Он чувствовал себя неловко, общаясь с другими людьми, не вписывался в научную среду, хотя его успехи ни у кого не вызывали сомнений. Возможно, он нашел иное окружение, в котором ему было комфортно.
– Я вас не понимаю.
– Мало кому удается отыскать близких по духу людей в том месте, где приходится работать. Достаточно часто люди пытаются компенсировать недостаток общения, играя на музыкальных инструментах, отправляясь в горы или вступая в какой нибудь клуб. Иными словами, создается совсем другой круг общения, в котором такой человек чувствует себя как дома. И это окружение может не иметь ни малейшего отношения к его основной работе. Так человек пытается вносить разнообразие в свою жизнь далеко не худший способ. – Психиатр улыбнулся и добавил: – Я, например, собираю марки и являюсь активным членом Американского общества филателистов.
Грант покачал головой:
– Я не знаю, чем Рэлсон занимался вне стен лаборатории. Сомневаюсь, что у него была своя компания.
– Ничего не поделаешь, жаль. Все мы находим самые разные возможности расслабиться и получить от жизни удовольствие. Он же должен был отдыхать, не так ли?
– Вы беседовали с доктором Рэлсоном?
– Относительно его проблем? Нет.
– А собираетесь?
– Конечно. Однако он провел здесь всего неделю. Необходимо дать ему возможность прийти в себя. Рэлсон находился в состоянии крайнего возбуждения, когда прибыл к нам; практически бредил. Дадим ему возможность отдохнуть и привыкнуть к нашему санаторию. После этого я с ним поговорю.
– Вы сможете вернуть его на работу?
– Ну откуда мне знать? – Блуштейн улыбнулся. – Пока я даже еще не понял, чем он болен.
– А не могли бы вы избавить его от желания покончить с собой – с остальными проблемами можно было бы разобраться позднее?
– Не исключено. Но я вряд ли скажу вам что нибудь определенное до тех пор, пока несколько раз подробно с ним не поговорю.
– Как вы думаете, сколько это займет времени?
– В подобных случаях, доктор Грант, заранее предсказать результат невозможно.
– Делайте все, что считаете нужным, – вздохнул Грант. – Только не забывайте, что судьба этого человека имеет для нас огромное значение.
– Я постараюсь сделать все, что в моих силах. Но мне понадобится ваша помощь, доктор Грант.
– В каком смысле?
– Вы способны добыть для меня информацию, которая, возможно, отнесена к разряду совершенно секретной?
– Какого рода информация вас интересует?
– Количество самоубийств среди ученых, занимающихся ядерной физикой, начиная с 1945 года. И еще, много ли физиков ядерщиков бросили работу, перешли в другие области или вообще оставили занятия наукой.
– Это имеет отношение к Рэлсону?
– А вам не приходило в голову, что в таком же депрессивном состоянии могут находиться и другие ученые?
– Ну, на этот вопрос я могу вам ответить и сам: работу бросили многие, что вполне естественно.
– Почему вы считаете это нормальным?
– Видите ли, доктор Блуштейн, современные исследования в области ядерной физики связаны с колоссальным напряжением душевных и физических сил. Мы работаем на правительство и на военных. Нам запрещено говорить о работе; приходится постоянно следить за тем, чтобы не сболтнуть лишнего. Естественно, как только возникает возможность перейти в какой нибудь университет, где можно по собственному усмотрению выбирать часы работы, тематику, писать статьи, которые не нуждаются в одобрении КАЭ, участвовать в конференциях, проводящихся не за закрытыми дверями... ну и тому подобное, многие с радостью принимают такие предложения.
– И навсегда отказываются от работы по своей основной специальности?
– Можно найти работу в области мирного применения атомной энергии. Впрочем, я знаком с одним человеком, который бросил работу совсем по другой причине. Однажды он пожаловался мне, что стал очень плохо спать. Как только он гасил свет, ему начинало казаться, что он слышит крики, доносящиеся из Хиросимы. Насколько я знаю, теперь этот человек работает простым продавцом в галантерейном магазине.
– А вы сами не слышите криков?
Грант кивнул:
– Да, не очень то приятно осознавать, что в том страшном, трагическом событии есть и твоя толика вины.
– А что чувствует Рэлсон?
– Он никогда не говорил на подобные темы.
– Иными словами, если его и посещали такие мысли, он даже не мог спустить пар.
– Наверное, тут вы правы.
– И все же исследования необходимо продолжать, не так ли?
– Конечно.
– А что сделали бы вы, доктор Грант, если бы были вынуждены совершить то, что вам кажется невозможным?
– Не знаю, – пожав плечами, ответил Грант.
– Кое кто в подобной ситуации кончает с собой.
– Вы хотите сказать, что Рэлсон попал именно в такую ситуацию?
– Я не знаю. Не знаю. Сегодня вечером я поговорю с доктором Рэлсоном. Естественно, ничего не могу вам обещать, но как только у меня появится хоть какая то ясность, я вам немедленно сообщу.
Грант встал:
– Благодарю вас, доктор. Я постараюсь выяснить то, что вас интересует.
После трех недель, проведенных Элвудом Рэлсоном в санатории доктора Блуштейна, ученый выглядел гораздо лучше. Его лицо даже слегка округлилось, а из глаз исчезло прежнее выражение полнейшего отчаяния. Однако он был без галстука и ремня. Из туфель заботливые санитары вынули шнурки.
– Как вы себя чувствуете, доктор Рэлсон? – спросил Блуштейн.
– Отдохнувшим.
– С вами хорошо обращаются?
– Мне не на что жаловаться, доктор.
Блуштейн автоматически потянулся к ножу для открывания писем, который он постоянно вертел в руках в минуты задумчивости, но пальцы наткнулись на пустоту. Естественно, нож был надежно спрятан, как и все остальные предметы, имеющие острые грани. На столе лежали лишь бумаги.
– Пожалуйста, присаживайтесь, доктор Рэлсон. Расскажите мне о проявлениях вашей болезни.
– Вас интересует, по прежнему ли я хочу покончить с собой? Ответ – да. Временами становится лучше, иногда хуже, видимо, в зависимости от того, о чем я думаю. Но это желание всегда со мной. Вы не в состоянии мне помочь.
– Возможно, вы правы. Существует немало ситуаций, в которых я бессилен. И все же мне хотелось бы узнать о вас побольше. Вы занимаете важное положение...
Рэлсон презрительно фыркнул.
– Вы так не считаете? – с интересом спросил Блуштейн.
– Не считаю. На свете нет важных людей. Разве вы возьметесь утверждать, что в природе существует один единственный важный микроб?
– Я вас не понимаю.
– А я на другое и не рассчитывал.
– Мне кажется, что за вашим несколько странным заявлением стоят серьезные размышления. Было бы весьма любопытно узнать, как вы пришли к таким выводам.
Впервые за весь разговор Рэлсон улыбнулся. Однако улыбка получилась неприятной. Его ноздри побелели.
– Знаете, доктор, за вами очень забавно наблюдать, – сказал он. Вы так старательно выполняете свой долг. Вам приходится меня слушать, изображая интерес и симпатию, а на самом деле вы их не чувствуете, разве не так? Похоже, я могу нести полнейшую чепуху, но все равно буду обеспечен внимательной аудиторией.
– А почему вы не верите, что мой интерес может быть настоящим, что, естественно, не исключает и чисто профессионального любопытства?
– Не верю, и все тут.
– Почему же?
– У меня нет ни малейшего желания обсуждать всякую ерунду.
– Вы бы предпочли вернуться к себе в комнату?
– Если не возражаете... Нет! – Голос Рэлсона неожиданно наполнила ярость. Он вскочил на ноги, но тут же снова сел. – Почему бы мне вас не использовать? Я не люблю разговаривать с людьми. Они глупы. Они практически ничего не понимают. Они могут часами тупо смотреть на самые очевидные вещи и при этом ничего не замечать. Если я заговариваю с ними, они не понимают, теряют терпение, смеются. А вы вынуждены слушать. Это же ваша работа. Вы не можете меня прервать и заявить, что я спятил, даже если в действительности будете так считать.
– Я с удовольствием и огромным интересом выслушаю все, что вы посчитаете нужным мне рассказать.
Рэлсон сделал глубокий вдох:
– Вот уже почти год я знаю то, что известно всего нескольким людям. Возможно, в настоящий момент никого из них уже не осталось в живых. Вы слышали, что человеческая культура развивается скачкообразно? Всего за два поколения в городе с населением триста тысяч человек появилось невероятное количество литературных и художественных гениев самого высшего разряда – при обычных обстоятельствах столько рождается за целое столетие в миллионных нациях. Я говорю об Афинах времен Перикла.
А вот и другие примеры; Флоренция правления Медичи, Англия времен Елизаветы, Испания – эмиров Кордовы, мощное реформаторское движение среди израильтян в восьмом и седьмом веках до нашей эры. Вы понимаете, что я имею в виду?
Блуштейн кивнул:
– Я вижу, вас интересует история.
– А почему бы и нет? Надеюсь, не существует закона, согласно которому я должен заниматься только исследованиями в области ядерной физики и волновой механики?
– Конечно, продолжайте, пожалуйста.
– Поначалу мне казалось, что я сумею разобраться во внутренней сути исторических циклов, проконсультировавшись со специалистом. И я несколько раз встретился с профессиональным историком. Пустая трата времени!
– А как его звали, вашего профессионального историка?
– Разве это имеет значение?
– Может быть, и не имеет, если вы считаете подобную информацию личной. Что он вам сказал?
– Он заявил, что я ошибаюсь: лишь дилетанту кажется, что история развивается скачками. После более внимательного изучения великих цивилизаций Египта и Шумера обнаружилось, что они не возникли из ничего, а были созданы на основе прошлых цивилизаций, достаточно преуспевших в развитии искусств. Он сказал, что перикловы Афины появились не на пустом месте, а уже были достаточно развитым городом в противном случае эпоха Перикла не оставила бы столь значительный след.
Тогда я поинтересовался, почему же после Перикла Афины перестали быть центром мировой культуры, а он мне ответил, что причина падения Афин заключалась в эпидемии чумы и войне со Спартой. Я начал задавать ему вопросы о других культурных скачках, которые всякий раз заканчивались смутой; а в некоторых случаях даже сопровождались войнами и кровопролитием. Этот ученый историк оказался точно таким же, как и все остальные. Истина была у него под самым носом – наклонись и подбери, но он не мог или не хотел этого сделать.
Взгляд Рэлсона опустился:
– Иногда они заявляются ко мне в лабораторию, доктор, и говорят: "Мы не можем, черт побери, избавиться от такого то и такого то эффекта, а он ужасно нам мешает. Что делать, Рэлсон?" Показывают мне свои приборы и диаграммы, а я отвечаю: "Это же очевидно. Почему бы вам не, поступить так то и так то? Даже младенец в состоянии решить такую задачу". Знаете, потом я всегда ухожу, потому что не переношу удивления, которое появляется на их тупых лицах. Но они снова находят меня и говорят: "Оно работает, Рэлсон. И как вы только догадались?" Я не в состоянии им это объяснить, доктор – вы же не станете рассказывать кому нибудь, что вода мокрая. Я так ничего и не смог растолковать тому историку. Да и вам тоже. Пустая трата времени.
– Вы хотите вернуться в свою комнату?
– Да.
После того как Рэлсона увели, Блуштейн долго сидел в своем кабинете и размышлял. Его пальцы сами нашли дорогу в верхний правый ящик письменного стола и достали нож для открывания писем. Психиатр начал нетерпеливо вертеть его в руках. Наконец поднял телефонную трубку и набрал нигде не зарегистрированный номер, который ему дал Грант.
– Говорит Блуштейн, – без всяких предисловий начал он. Существует некий историк, который около года назад консультировал доктора Рэлсона. К, сожалению, мне неизвестна его фамилия. Я даже не знаю, работает ли он в каком нибудь университете. Если возможно его найти, мне бы хотелось с ним побеседовать.
Тадеуш Милтон, профессор истории, задумчиво посмотрел на Блуштейна и провел рукой по седым волосам.
– Ко мне пришли какие то правительственные агенты, которым я сообщил, что действительно встречался с Рэлсоном, – сказал историк. Однако меня практически ничто с этим человеком не связывает. Если уж быть до конца точным, я разговаривал с ним всего несколько раз, и мы обсуждали ряд профессиональных вопросов, вот и все.
– А как он на вас вышел?
– Рэлсон написал письмо; почему именно мне, а не кому нибудь другому, я не знаю. Примерно тогда же в одном научно популярном журнале вышла серия моих статей. Возможно, он их прочитал и поэтому захотел со мной встретиться.
– Понятно. А на какую тему были статьи?
– Размышления о целесообразности циклического подхода к истории. Можно ли утверждать, что каждая цивилизация должна следовать определенным законам развития и упадка точно так же, как и отдельная личность.
– Я читал Тойнби , доктор Милтон.
– Ну, тогда вы понимаете, что я имею в виду.
– Когда доктор Рэлсон консультировался с вами, – спросил Блуштейн, – касалось ли это циклического подхода к истории?
– Хм м, в некотором смысле. Конечно, он не профессиональный историк и некоторые его представления об исторических и культурных тенденциях звучат весьма драматично... я бы даже сказал вульгарно. Простите меня, доктор, если я задам вопрос, не имеющий отношения к нашему разговору. Рэлсон является одним из ваших пациентов?
– Доктор Рэлсон неважно себя чувствует и находится в моем санатории. Надеюсь, вы понимаете: все, о чем мы тут с вами говорим, строго конфиденциально.
– Естественно. Прекрасно понимаю. Однако ваш ответ многое разъясняет. Некоторые идеи Рэлсона носят иррациональный характер. По моему, он считал, что существует некая связь между так называемыми культурными скачками и разного рода катастрофами. Действительно, проследить подобные связи удается довольно часто. Величайший национальный подъем иногда совпадает с великими трагедиями. В качестве примера можно привести Нидерланды. В начале семнадцатого столетия там жили великие художники, государственные деятели и исследователи – а ведь именно в это время Нидерланды вели смертельную борьбу с самой могущественной европейской державой того времени. Когда над самими Нидерландами нависла страшная угроза, эта удивительная страна создавала империю на Дальнем Востоке, строила крепости на северном побережье Южной Америки, на юге Африки и в Северной Америке. Нидерланды сумели отразить все атаки Англии с моря. А потом, когда внешние враги были отброшены и установилась политическая стабильность, наступил упадок.
Да, конечно, такие случаи известны. Сообщества, как и отдельные личности, могут достигать расцвета в периоды жесточайших кризисов, после чего, когда все проблемы разрешены, начинается разложение. Однако доктор Рэлсон – подобное часто происходит со слишком увлекающимися людьми – начал путать причину и следствие, именно здесь ему изменило чувство реальности. Он заявил, что не война и опасности стимулируют "культурные скачки", а как раз наоборот. Утверждал, что всякий раз, когда некое сообщество людей выказывало слишком большие способности и жизненную силу, неизбежно начиналась война, которая исключала возможность дальнейшего процветания.
– Понимаю, – пробормотал Блуштейн.
– Боюсь, я посмеялся над его теориями. Может быть, именно поэтому он так и не пришел на встречу, о которой мы с ним условились. А чуть раньше он с ужасно важным видом спросил меня, не считаю ли я странным, что такая слабая раса, как люди, сумела стать доминирующей на земле, тогда как в ее пользу говорил лишь избыточный разум. Вот тут то я и расхохотался. Возможно, этого делать не следовало.
– Ваша реакция была совершенно естественной, – успокоил историка Блуштейн. – Не буду больше отнимать у вас время. Вы мне очень помогли.
Они пожали друг другу руки, и Тадеуш Милтон ушел.
– Вот, – сказал Дэррити, – то, что вы просили: число самоубийств среди ученых за последнее время. Эта информация вам что нибудь говорит?
– Скорее мне следовало бы задать вам такой вопрос, – мягко возразил Блуштейн. – ФБР не производило тщательное расследование?
– Тут можно поставить на кон весь национальный долг – они действительно самоубийцы. Ошибка исключена. Расследование проводилось людьми из другого департамента. Количество самоубийств в четыре раза превышает обычный уровень, учитывая возраст, социальный статус, экономическое положение и все такое прочее.
– А как насчет британских ученых?
– Примерно то же самое.
– В Советском Союзе?
– Кто же может ответить на этот вопрос? – Инспектор наклонился вперед. – Док, надеюсь, вы не думаете, что Советы изобрели лучи, которые заставляют людей совершать самоубийство? Вот что подозрительно – в наш список попали только те ученые, которые занимаются ядерными разработками.
– В самом деле? Может быть, тут нет ничего странного. Ядерные физики, вне всякого сомнения, страдают от чрезмерных нервных перегрузок. Впрочем, трудно говорить об этом с уверенностью, не исследовав данный вопрос самым тщательным образом.
– Вы хотите сказать, что они жертвы собственных комплексов? устало спросил Дэррити.
Блуштейн состроил гримасу:
– Психиатрия в последнее время стала слишком популярной. Все говорят о комплексах, неврозах, психозах, маниях и тому подобном. То, что у одного человека вызывает комплекс вины, на другого действует как снотворное. Если бы я мог поговорить с человеком, который находится на грани самоубийства, возможно, мне удалось бы разобраться в причинах его критического состояния.
– Вы же разговариваете с Рэлсоном.
– Разговариваю.
– А у него есть комплекс вины?
– Не слишком ярко выраженный. Не удивлюсь, если окажется, что его стремление к смерти уходит корнями в прошлое. Когда Рэлсону было двенадцать лет, у него на глазах под колесами автомобиля погибла мать. Отец медленно умирал от рака. Однако я не берусь утверждать, что перенесенные травмы оказали непосредственное влияние на его нынешнее состояние.
– Хочу верить, вы предпримете конкретные шаги, док, – взяв шляпу, сказал Дэррити. – Грядут важные события, куда важнее атомной бомбы. И хотя я не понимаю, как такое может быть...
Рэлсон отказался присесть.
– Я плохо спал прошлой ночью, доктор.
– Надеюсь, – сказал Блуштейн, – причина не в наших с вами разговорах.
– Я в этом не уверен. Они заставляют меня возвращаться все к той же проблеме, которая кажется совершенно неразрешимой. Как вы думаете, приятно ощущать себя частью культуры микробов?
– Мне не приходилось размышлять на эту тему... по моему, микроб должен чувствовать себя совершенно нормально.
Рэлсон его будто не слышал.
– Культура, чей разум является предметом изучения... – медленно проговорил он. – Мы рассматриваем все виды жизни с точки зрения генетики. Берем дрозофилу и скрещиваем особь с красными глазами с особью с белыми глазами, а потом ждем, что получится. Нам абсолютно наплевать на красные глаза и белые глаза, мы просто пытаемся установить, как действуют базовые генетические принципы. Вы понимаете, что я имею в виду?
– Конечно.
– Даже у людей нам удается выявить определенные физические характеристики. Существуют губы Габсбургов, гемофилия, которая началась с королевы Виктории и была унаследована ее потомками из испанской и русской королевских семей. Мы даже можем проследить развитие слабоумия в Джуксах и Калликаках . О них вы узнали из курса биологии в колледже. Но людей нельзя выводить, как мушек. Человек живет слишком долго. Пройдут столетия, прежде чем можно будет сделать какие то определенные выводы. Как жаль, что нет такой человеческой расы, которая воспроизводилась бы с недельными интервалами, не правда ли?
Он подождал ответа, но Блуштейн только улыбнулся.
– Однако именно так относились бы к нам существа, продолжительность жизни которых исчисляется тысячелетиями. Для них мы размножаемся достаточно быстро. Они станут изучать, как генетически передаются музыкальные способности, интеллект и тому подобное. Причем все эти качества интересовали бы их не более, чем нас – белые и красные глаза дрозофилы.
– Весьма интересная идея, – вставил Блуштейн.
– Это не идея. Это правда. Для меня она очевидна, а как расцениваете ее вы... мне наплевать. Оглянитесь по сторонам! Взгляните на планету Земля. Кто мы такие, чтобы хозяйничать здесь после того, как даже динозавров постигла неудача? Конечно, мы обладаем интеллектом, но что такое интеллект? Мы считаем разум очень важной штукой только потому, что им обладаем. Если бы тираннозавру пришлось выбирать качества, необходимые для того, чтобы его племя заняло доминирующее положение на Земле, он бы, несомненно, остановился на силе и размерах. И ему есть что предоставить в качестве доказательства своей правоты – тираннозавры продержались куда дольше, чем сможем протянуть мы.
Разум не имеет решающего значения, когда речь идет о выживании. Слон с этой точки зрения выглядит весьма неубедительно рядом с ласточкой, хотя он гораздо умнее птицы. Собака добилась многого под защитой человека, но ей далеко до обычных мух, покончить с которыми мечтают все люди. Или взять в качестве примера приматов. Маленькие дрожат от страха перед своими врагами; что же до больших, то им едва удается выжить. Павианы добились наилучших результатов, да и то благодаря клыкам, а не уму.
На лбу Рэлсона выступили мелкие капельки пота.
– Совсем нетрудно догадаться, что человек менялся в соответствии с желаниями существ, нас изучающих. В целом, приматы живут недолго. Естественно, продолжительность жизни более крупных особей больше таков общий принцип. Однако человек живет в два раза дольше других крупных обезьян; существенно больше, чем горилла, хотя масса человека куда меньше. Мы позднее достигаем зрелости. Возникает очевидное предположение, что нас самым тщательным образом селектировали, чтобы для каких то неизвестных нам целей увеличить продолжительность нашей жизни.
Рэлсон неожиданно вскочил на ноги и потряс кулаком над головой:
– Тысячу лет назад, как и вчера...
Блуштейн быстро нажал на кнопку.
Несколько секунд Рэлсон боролся с вбежавшим в кабинет санитаром в белом халате, а потом позволил себя увести. Блуштейн посмотрел вслед пациенту, грустно покачал головой и поднял телефонную трубку. Ему довольно быстро удалось связаться с Дэррити.
– Инспектор, вы должны быть готовы к тому, что процесс выздоровления может занять длительное время.
Он немного послушал, а потом со вздохом ответил:
– Да, мне известно, что положение критическое.
Голос в трубке звучал напряженно:
– Доктор, вы не понимаете, насколько серьезна нынешняя ситуация. Доктор Грант приедет и все вам объяснит.
Доктор Грант осведомился о самочувствии Рэлсона, а потом попросил разрешения с ним переговорить. Блуштейн только покачал головой.
– Мне поручено ознакомить вас с положением, которое в настоящий момент создалось в ядерных исследованиях, – заявил Грант.
– Чтобы я понял важность того, что мы здесь делаем?
– Именно. Ситуация отчаянная. Я вынужден напомнить вам...
– О необходимости хранить строжайшую секретность. Да, знаю. Вы уже достаточно мне рассказали, так что я нисколько не сомневалось в том, что мы все оказались в чрезвычайно сложном положении. Однако вам, вне всякого сомнения, должно быть известно, что подобные вещи долго скрывать не удается.
– И тем не менее в некоторых случаях хранить тайну просто необходимо.
– Безусловно. Так в чем же заключается очередной секрет?
– Существует... или, по меньшей мере, есть надежда создать защиту от атомной бомбы.
– Это и есть ваш секрет? Да ведь такую новость следует немедленно сообщить всем людям!
– Послушайте, доктор Блуштейн. В данный момент эта возможность существует только на бумаге. Все равно как формула E mc2 может не иметь никакого практического значения. Мы вселим в души людей надежду, а потом будем вынуждены ее отнять. С другой стороны, если станет известно, что мы практически изобрели защиту, у кого то может возникнуть желание начать и выиграть войну еще до того, как эта защита будет введена в действие.
– В последнее верится с трудом. Однако я вас отвлек. В чем суть этой защиты, или вы уже и так сказали мне слишком много?
– Нет, мне разрешено рассказать вам все, что потребуется – Рэлсон нам совершенно необходим, и как можно быстрее!
– Ну, тогда давайте рассказывайте. Я тоже буду знать секрет, совсем как член кабинета министров.
– Вам и так уже известно больше, чем большинству из них. Послушайте, доктор Блуштейн, я постараюсь все объяснить вам на непрофессиональном языке. До некоторых пор военная наука одинаково развивала как оружие нападения, так и оружие защиты. Так продолжалось до изобретения пороха. Потом защита взяла свое. Средневековый рыцарь в доспехах превратился в нынешнего человека, который спрятался в танке, место каменного замка занял бетонный бункер. Одно и то же, только степень поражения другая.
– Прекрасно, вы все отлично объяснили. Но с изобретением атомной бомбы степень поражения увеличилась на много порядков, не так ли? Тут для защиты потребуется нечто большее, чем сталь и бетон.
– Верно. Только мы не в состоянии построить стены нужной толщины. И у нас кончились материалы необходимой прочности. Значит, следует забыть о стенах и материалах. Если атакует атом, в качестве защиты нужно выставить тоже атом. Мы используем саму энергию – силовое поле.
– А что такое, – мягко спросил Блуштейн, – силовое поле?
– Мне бы очень хотелось рассказать вам. Сейчас это лишь математические выкладки. Энергия может быть направлена таким образом, что образуется нематериальная стена инерции – так утверждает теория. На практике мы не знаем, как это сделать.
– Вы пытаетесь создать стену, сквозь которую невозможно проникнуть? Даже атомам?
– Даже атомным бомбам. Единственное ограничение – количество направленной энергии. Можно предположить, что силовое поле не пропустит и радиоактивное излучение: гамма лучи будут от него отражаться. Мы мечтаем о создании защитных экранов над всеми городами; в обычной ситуации на поддержание такого поля потребуется минимальная энергия. Гораздо важнее другое: на распознавание коротковолнового излучения уйдут лишь доли миллисекунды; ну, скажем, если потребуется засечь массу плутония, соответствующую атомной боеголовке. Все это теоретически допустимо.
– И вам необходим Рэлсон?
– Потому что только он в состоянии быстро решить практические вопросы – если это вообще возможно. Сейчас каждая минута на счету. Вы знаете, в какое время мы живем. Атомная защита должна появиться до того, как начнется атомная война.
– Вы так уверены в способностях Рэлсона?
– Как ни в чем другом. Это удивительный человек, доктор Блуштейн. Он всегда оказывается прав. Никто не знает, как ему это удается.
– Нечто вроде интуиции, не так ли? – На лице психиатра появилось беспокойство. – Мышление, выходящее за пределы обычных человеческих возможностей. Верно?
– Я не буду делать вид, что понимаю, как он добивается подобных успехов.
– Дайте мне поговорить с ним еще раз. Я сообщу вам о результатах.
– Хорошо, – Грант встал, собираясь уходить, Затем, словно вспомнив что то, добавил: – Должен предупредить, доктор: если в самое ближайшее время вы не добьетесь существенного улучшения, комитет намерен забрать у вас Рэлсона.
– И попытать успеха с другим психиатром! Если у них именно такие намерения, я не буду препятствовать. Однако ни один квалифицированный специалист не пообещает вам быстрого выздоровления.
– Мы скорее всего прекратим попытки его вылечить, а просто вернем на работу.
– Этого я и боялся, доктор Грант. У вас ничего не выйдет. Только погубите Рэлсона и все.
– Мы в любом случае вряд ли сумеем добиться каких нибудь положительных результатов.
– А так остается какой то шанс, верно?
– Надеюсь. Кстати, я бы попросил вас не упоминать о том, что мы собираемся забрать доктора Рэлсона.
– Обещаю, и спасибо за предупреждение. До свидания, доктор Грант.
– В прошлый раз я вел себя как дурак, не правда ли, доктор? хмуро спросил Рэлсон.
– То есть вы не верите в то, что говорили мне тогда?
– Верю! – Хрупкое тело Рэлсона задрожало от напряжения. Он метнулся к окну, и Блуштейну пришлось развернуть свое кресло, чтобы не потерять пациента из виду. Окна защищали надежные решетки. Рэлсон не мог выпрыгнуть. Стекло было небьющимся.
Темнело, на небе появились первые звезды. Рэлсон долго смотрел на них, потом повернулся к Блуштейну и ткнул пальцем в сторону звезд.
– Каждая из них – инкубатор. Они поддерживают температуру на нужном уровне. Разные эксперименты – разные температуры. А планеты, которые вращаются вокруг звезд, представляют из себя мощные культуры, содержащие разнообразные питательные смеси и жизненные формы. Экспериментаторы стараются быть экономными – кем бы они ни были и в чем бы ни заключались их эксперименты. Они вырастили множество различных жизненных форм в этом конкретном инкубаторе. Динозавры во влажном тропическом климате, и мы сами среди ледников. Они меняли траекторию движения Солнца, а мы пытались понять физику этого явления. Физику!.. – Его губы изогнулись в презрительной усмешке.
– Разве возможно по собственному желанию менять траекторию движения Солнца? – усомнился доктор Блуштейн.
– Почему бы и нет? Это то же самое, что огонь в камине. Вы думаете, микробы понимают, отчего меняется количество тепла? Кто знает? Может быть, они тоже изобретают теории. Может быть, они создали свою космогонию, описывающую вселенские катастрофы, в которых сталкивающиеся электрические лампочки приводят к появлению многочисленных чашек Петри. Может быть, они думают, что существует некое высшее божество, снабжающее их пищей и теплом, которое возвещает: "Плодитесь и размножайтесь!"
И мы, как и они, размножаемся, не зная зачем. Мы подчиняемся так называемым законам природы, которые есть лишь наша жалкая интерпретация сил, недоступных скудному пониманию человека.
А теперь они решили поставить самый грандиозный эксперимент из всех, что продолжается вот уже двести лет. Они подтолкнули развитие механики в Англии восемнадцатого века, так мне кажется. Мы назвали это явление индустриальной революцией. Все началось с пара, потом появилось электричество, а завершилось открытием атома. Интересный эксперимент, но вышел из под контроля. Именно поэтому им и приходится прибегать сейчас к таким жестким мерам, чтобы покончить с ним.
– И как они планируют это сделать? – поинтересовался Блуштейн. У вас есть соображения?
– Вы спрашиваете меня, как они планируют покончить с нами? Посмотрите на сегодняшний мир – неужели не ясно, что положит конец нашей технологической эре! Люди ужасно боятся атомной войны и готовы на все, чтобы предотвратить ее; и в то же время подавляющее большинство считает, что атомная война неизбежна.
– По вашему, экспериментаторы организуют атомную войну, хотим мы того или нет, чтобы покончить с технологической эрой, а потом начать все заново. Я вас правильно понял?
– Да. Разве это не логично? Когда мы стерилизуем инструменты, микробы знают, что их убивает? И зачем? Экспериментаторы каким то образом умеют разжигать наши эмоции, управлять нами – как им это удается, выше нашего понимания.
– Скажите, – попросил Блуштейн, – не здесь ли причина вашего стремления к смерти? Вы считаете, что близится время гибели цивилизации и ничто не может это предотвратить?
– Я не хочу умирать, – ответил Рэлсон, – просто нет иного выхода. – В его глазах появилось страдание. – Доктор, если вы вырастили новые, очень опасные микробы, такие страшные, что их необходимо держать под строжайшим контролем, разве вы не постараетесь насытить агар , к примеру, пенициллином на определенном расстоянии от центра посева этих микробов? Каждый микроб, который удалится от этого центра на слишком большое расстояние, погибнет. Естественно, вы ничего не имеете против тех микробов, которых вам пришлось убить; более того, вы даже можете не знать, что кому то из них удалось так сильно переместиться от центра. Все происходит совершенно автоматически.
Доктор, мы окружены пенициллиновым кольцом. Когда в своих изысканиях человек уходит слишком далеко в сторону и проникает в истинный смысл бытия, он попадает в гибельный пенициллин – его ждет неизбежная смерть. Эта штука работает медленно, но остаться в живых очень трудно. – Рэлсон печально улыбнулся и добавил: – Могу я вернуться в свою комнату, доктор?
Доктор Блуштейн зашел в палату Рэлсона на следующий день утром. Комната была совсем маленькой и невзрачной. Стены обиты серым мягким материалом, никаких металлических предметов. Два маленьких окна почти под самым потолком – до них Рэлсону не добраться. Прямо на полу, покрытом толстым ковром, лежит матрас. В общем, пациенту практически невозможно покончить счеты с жизнью. Даже его ногти были коротко подстрижены.
– Добрый день, доктор Рэлсон. Я бы хотел с вами поговорить.
– Здесь? Я даже не могу предложить вам присесть.
– Ничего страшного. У меня сидячая работа, так что постоять для разнообразия весьма полезно. Доктор Рэлсон, я всю ночь думал о том, что вы сказали мне вчера и во время наших предыдущих разговоров.
– И намерены назначить лечение, которое позволило бы мне избавиться от заблуждений?
– Нет. Просто я хочу задать несколько вопросов и указать на ряд моментов, вытекающих из ваших теорий, которые, надеюсь, вы простите меня... вы могли не заметить.
– Да?
– Видите ли, доктор Рэлсон, с тех пор как вы поделились со мной своими теориями, я знаю то, что известно вам. Однако у меня не возникло мыслей о самоубийстве.
– Вера всегда сильнее разума, доктор. Вы должны безраздельно поверить.
– А вам не кажется, что дело тут в способности к адаптации?
– Что вы имеете в виду?
– Биология ведь не ваше поле деятельности, доктор Рэлсон. И хотя вы блестящий физик, ваша аналогия с бактериальными культурами не является исчерпывающей. Вам наверняка известно, что можно вывести микробы, на которые не будет воздействовать ни пенициллин, ни другие антибиотики.
– Ну и что?
– Экспериментаторы, которые занимаются выведением людей, работают с нами уже многие и многие поколения, верно? Но эта конкретная популяция, изучаемая ими в течение двух последних веков, явно не собирается вымирать. Скорее нас можно сравнить с сильным, жизнеспособным вирусом. Прежние источники высокой культуры были сосредоточены в отдельных городах или на ограниченных площадях – и существовали одно, максимум два поколения. Нынешняя популяция распространилась по всему миру. Эти микробы оказались очень заразными. Вам не кажется, что они сумели выработать иммунитет к пенициллину? Иными словами, методы, которыми экспериментаторы пользовались, чтобы истребить данный источник культуры, могут сейчас не сработать?
Рэлсон покачал головой:
– На мне их система работает в лучшем виде.
– Возможно, лично у вас иммунитет по какой то причине просто не выработался. Или вы наткнулись на области с очень высоким содержанием антибиотика. Подумайте обо всех людях, которые пытаются объявить атомное оружие вне закона и создать некую форму правления, способную поддерживать постоянный мир. Последние годы было предпринято много подобных попыток – и ничего страшного не произошло.
– Однако никому не удается остановить надвигающуюся атомную войну.
– Да, но, может быть, требуется еще одно, совсем минимальное усилие. Между тем никто из тех, кто ратует за мир, не покончил жизнь самоубийством. Все больше и больше людей приобретают иммунитет. Вы знаете, чем сейчас занимается ваша лаборатория?
– Я не хочу знать.
– Вы должны знать. Они пытаются изобрести силовое поле, которое остановит атомную бомбу. Доктор Рэлсон, если я выращиваю жизнеспособный и опасный вирус, то должен понимать, что, даже придерживаясь всех мер предосторожности, мне следует быть готовым к тому, что он вырвется на свободу и начнется ужасная эпидемия. Вполне может быть, что для них мы бактерии – и весьма опасные – иначе они с таким упорством не старались бы покончить с нами после каждого эксперимента.
Они ведь не слишком разворотливы, не так ли? Для них тысяча лет, как для нас один день. К тому моменту, когда они сообразят, что мы выбрались из агара и прошли через пенициллин, будет уже поздно, и они нас не остановят. Они помогли нам познать атом. Если мы сумеем воздержаться от применения его друг против друга, вполне может оказаться, что экспериментаторы с нами не справятся.
Рэлсон встал:
– В моей лаборатории действительно работают над силовым полем?
– Да, пытаются. Но им необходима ваша помощь.
– Нет. Я не могу.
– Вы нужны, чтобы в очередной раз указать на то, что кажется вам столь очевидным, а им совершенно недоступно. Не забывайте: или вы поможете, или экспериментаторы покончат с людьми раз и навсегда.
Рэлсон сделал несколько быстрых шагов в сторону и уставился в пустую серую стену.
– Это же будет полным поражением, – пробормотал он. – Если люди попытаются построить силовое поле, то, прежде чем проект будет завершен, всех настигнет смерть.
– Однако некоторые могут обладать иммунитетом, не правда ли? Да и в любом случае нам всем грозит гибель. А ваши коллеги пытаются спасти нас.
– Я попробую помочь, – заявил Рэлсон.
– Вы по прежнему хотите покончить с собой?
– Да.
– Но вы постараетесь этого не делать, не так ли?
– Да, постараюсь, доктор. – Губы Рэлсона задрожали. – За мной нужно будет постоянно следить.
Блуштейн поднялся по лестнице и протянул свой пропуск охраннику, стоявшему в вестибюле. Его уже один раз проверяли у наружных ворот, но сейчас охранник снова сверял пропуск, фотографию и подпись. Спустя полминуты дежурный вернулся в маленькую будочку и кому то позвонил. Блуштейну было предложено немного подождать; он присел, но уже через несколько минут ему пришлось снова встать, чтобы поздороваться с доктором Грантом.
– Похоже, даже президенту Соединенных Штатов было бы совсем не просто сюда войти, – заметил психиатр.
Худощавый физик улыбнулся:
– Если бы он явился без предупреждения.
Они вошли в лифт и поднялись на двенадцатый этаж.
В кабинете, куда Грант привел Блуштейна, окна выходили на три стороны света. Звукоизоляция была полной, работал кондиционер. Вся мебель была сделана из полированного ореха.
– Боже мой! – воскликнул Блуштейн. – Совсем как кабинет президента крупной компании. Наука становится большим бизнесом?
Грант явно смутился:
– Да, понимаю, но правительство нелегко расстается с деньгами, а конгрессменов крайне трудно убедить в серьезности работы, если в кабинетах нет полированных поверхностей.
Блуштейн присел и почувствовал, как удобное кресло обхватило его тело.
– Доктор Элвуд Рэлсон согласился вернуться на работу, – сказал он.
– Замечательно. Я надеялся, что вы пришли сообщить мне именно эту чудесную новость.
На радостях Грант предложил психиатру сигару, от которой тот, однако, отказался.
– Тем не менее, – предупредил Блуштейн, – он по прежнему серьезно болен. С ним необходимо обращаться очень бережно.
– Конечно, мы сделаем все, что в наших силах.
– Это не так просто, как вам кажется. Я хочу рассказать вам о проблемах Рэлсона, чтобы вы поняли, насколько сложна ситуация, в которой мы все находимся.
Он продолжал говорить. Грант слушал его, сначала с беспокойством, а потом со все возрастающим удивлением.
– Из ваших слов, доктор Блуштейн, вытекает, что Рэлсон безумен. Вряд ли от него будет какая нибудь польза. Он сумасшедший.
Блуштейн пожал плечами:
– Тут все зависит от того, как лично вы определяете понятие "безумие". Это неудачный термин, старайтесь не использовать его. У Рэлсона есть заблуждения, несомненно. А вот окажут ли они влияние на его способности – заранее предсказать невозможно.
– Но ни один человек в здравом уме...
– Пожалуйста! Пожалуйста, давайте не будем пускаться в длинные дискуссии по поводу того, как психиатрия определяет вменяемость и тому подобные вещи. Да, у человека несколько необычные представления; однако мне дали понять, что талант Рэлсона заключается именно в его умении найти решение проблемы, которое лежит вне стандартных подходов. Я вас правильно понял?
– Да. Это я вынужден признать.
– Разве мы с вами можем судить о правильности его выводов и идей? Разрешите поинтересоваться, не было ли у вас в последнее время желания покончить с собой?
– Пожалуй, нет.
– А у других ученых здесь?
– Нет, конечно, нет.
– И тем не менее я бы предложил вот что: до тех пор пока не будет закончено исследование силового поля, за всеми учеными, участвующими в проекте, необходимо установить постоянное наблюдение, здесь и дома. Может быть, организовать все таким образом, чтобы они не уходили после работы домой. В кабинетах такого типа легко устроить небольшие спальни...
– Спать на работе? Они никогда на это не согласятся.
– Конечно. Но если вы не станете сообщать истинные причины, а скажете, что нововведение связано с проблемами безопасности. "Проблемы безопасности" – замечательная вещь, не так ли? А за Рэлсоном необходимо следить в первую очередь.
– Конечно.
– Впрочем, это далеко не самое главное. Мы должны сделать еще кое что, чтобы меня не мучила совесть – на тот случай, если теории Рэлсона все таки имеют под собой какие то основания. На самом деле я в них не верю. Они действительно являются заблуждением, но, даже если это и так, необходимо выяснить, что послужило причиной этих заблуждений. Что в сознании Рэлсона, в его прошлом, в нынешней жизни привело к тому, что они возникли? Этот вопрос не имеет очевидного ответа. Возможно, уйдут годы серьезной работы психоаналитиков, чтобы его получить. А до тех пор Рэлсона вылечить не удастся. На данном же этапе мы можем сделать лишь некоторые разумные предположения. У него было несчастливое детство – что тем или иным путем заставило его столкнуть лицом к лицу со смертью. Кроме того, ему так и не удалось вступить в дружеские отношения с другими детьми или, когда он стал старше, со взрослыми. Рэлсон всегда чересчур нетерпимо относился к тому, что они слишком медленно – с его точки зрения – соображают. Чем бы ни отличалось его мышление от мышления других людей, возникла стена, отделившая Рэлсона от всех остальных, вроде того силового поля, которое вы пытаетесь построить. По этим же причинам он был лишен возможности жить нормальной сексуальной жизнью. Рэлсон так и не женился, у него никогда не было подружек. Естественно предположить, что Рэлсон компенсировал эти свои неудачи тем, что стал считать других людей неполноценными. Тут он недалек от истины, если судить с точки зрения интеллектуальных способностей. Существуют очень многие аспекты человеческой личности, в которых он ничем не выделялся. Да и вообще людей, превосходящих во всем других, попросту нет. Поэтому Рэлсон и не получал столь необходимого ему уважения и почитания. Многие считали его странным и даже смешным – и это в еще большей степени убеждало Рэлсона в том, что человеческая раса весьма и весьма несовершенна. И самый лучший способ доказать это – объявить, что человечество есть колония бактерий для неких высших существ, которые и проводят над этими бактериями эксперименты. Отсюда безумное желание покончить с собой, разорвав тем самым все связи с человечеством; чтобы больше не иметь ничего общего с ничтожными особями, образ которых Рэлсон создал в своем сознании. Понимаете?
Грант кивнул:
– Бедняга.
– Да, очень жаль. Если бы в детстве о нем кто нибудь позаботился... Во всяком случае, сейчас только к лучшему, что доктор Рэлсон не поддерживал дружеских отношений с людьми, которые здесь работают. Он слишком болен, чтобы общаться с ними. Вы должны организовать дело так, чтобы он входил в контакт только с вами. Я уже заручился его согласием. Видимо, он считает, что вы не так глупы, как все остальные.
– Меня это вполне устраивает, – слабо улыбнулся Грант.
– Надеюсь, вы будете соблюдать осторожность. Не станете говорить с ним ни о чем, кроме работы. Если Рэлсон начнет излагать свои теории, в чем я сильно сомневаюсь, отвечайте что нибудь невнятное и меняйте тему. Кроме того, проследите, чтобы ему на глаза не попадались острые предметы. Не позволяйте подходить к окну, не оставляйте без внимания его руки. Вы меня понимаете? Я оставляю своего пациента под вашу ответственность, доктор Грант.
– Я сделаю все, что в моих силах, доктор Блуштейн.
В течение двух месяцев Рэлсон и Грант жили вместе в кабинете последнего. На окна поставили решетки, деревянную мебель заменили на мягкую. Рэлсон размышлял, лежа на диване, а необходимые вычисления делал на легкой дощечке, которую ставил на подушку.
На дверях кабинета Гранта постоянно висела табличка с надписью: "Не входить". Еду оставляли перед дверью. Ближайший туалет был закрыт для посторонних, а дверь между ним и кабинетом Гранта сняли. Сам Грант перешел на электрическую бритву. Он каждый вечер следил за тем, чтобы Рэлсон принимал снотворное, и засыпал только после того, как убеждался, что его коллега уже спит.
Утром Рэлсону приносили отчеты о проделанной работе. Он читал их, а Грант наблюдал за ним, делая вид, что занят собственными проблемами.
Потом Рэлсон откладывал бумаги в сторону и отрешенно смотрел в потолок.
– Что нибудь новое? – спрашивал Грант.
Рэлсон в ответ только качал головой.
Однажды Грант предложил:
– Я попрошу очистить здание между первой и второй сменами. Вам необходимо посмотреть экспериментальную установку.
Теперь по ночам Грант и Рэлсон бок о бок, словно привидения, вышагивали по пустому зданию. Грант ни на секунду не выпускал руки Рэлсона. Однако после каждого такого путешествия Рэлсон только качал головой. Несколько раз он принимался что то писать, но после нескольких кривых строк отбрасывал дощечку в сторону.
Так продолжалось до тех пор, пока он вдруг не исписал полстраницы – быстро, не останавливаясь. Грант подошел к коллеге. Рэлсон поднял взгляд и дрожащей рукой закрыл записи.
– Пригласите Блуштейна.
– Что?
– Я сказал: "Пригласите Блуштейна". Доставьте его сюда. Немедленно!
Грант взялся за телефон.
Теперь Рэлсон начал писать, лишь изредка отвлекаясь на то, чтобы вытереть тыльной стороной ладони влажный от пота лоб.Стр. 1 : Страница 2 : Стр. 3 : Стр. 4 : Стр. 5 : Стр. 6 : Стр. 7 : Стр. 8 : Стр. 9 : Стр. 10 : Стр. 11 : Стр. 12 : Стр. 13 : Стр. 14 : Стр. 15 : Стр. 16 : Стр. 17 : Стр. 18 : Стр. 19 : Стр. 20 : Стр. 21 :
|
Обратная связь
Реклама на сайте
НАЗАД
